Мария Кровавая
Шрифт:
Кардинал Поул помог выразить это благочестие супруги словами. В молитвах, которые он писал для Марии, Филипп был представлен как «человек, который больше всех остальных в своих действиях и руководстве мною воспроизводит Твой образ, то есть образ Сына Твоего, которого Ты ниспослал в наш мир, чтобы сеять святость и справедливость». Идентификация Филиппа с Христом должна была очень сильно влиять на такую набожную женщину, как Мария. Христос и его церковь занимали в ее жизни центральное место, и потому Филипп теперь должен был раствориться в ее сущности и стать одним из символов веры.
Однако в последнее время для Марии становилось все труднее видеть Христа в человеке, который, судя по всему, ее просто бросил. Филипп к тому времени отсутствовал уже больше семи месяцев, и она чувствовала себя покинутой. Мария писала свекру, «смиреннейше умоляя его» разрешить супругу возвратиться. «Я умоляю
Мария обращалась к императору как покинутая жена, но перед Филиппом все сильнее выступала как оскорбленная королева. В середине марта она послала к нему в Брюссель Мейсона с наказом «умолить короля, ее консорта, чтобы он был так добр искренне сказать, через сколько дней предполагает возвратиться». Мейсон должен был поведать королю, что его супруга устала от неудобства и терпит большие расходы по содержанию флота, готового сопровождать его обратно в Англию. Корабли покидают места стоянки в доках на Темзе, спускаются вниз по реке к морю и встают на якорь у побережья в ожидании приказа плыть во Фландрию. Через некоторое время питьевая вода начинает тухнуть, продукты заканчиваются, и корабли вынуждены возвращаться в доки, чтобы запастись свежей провизией и ждать повеления королевы снова отправляться к морю. И это повторялось всю осень и зиму, а с приближением весны Мария захотела точно выяснить, когда именно ей следует посылать свой флот.
Мейсон сделал все что мог. Он настоятельно просил Филиппа «успокоить королеву, а также пэров королевства своим присутствием» и напоминал, что «все же нет причин отчаиваться по поводу отсутствия наследника» от Марии. На что Филипп вяло ответил, что будет стараться приехать как можно скорее, хотя фламандские дела отнимают у него очень много времени. Советники Филиппа были более категоричны. Они заявили, что в ближайшие месяцы король должен объехать все нидерландские провинции, и напоминали Мейсону о плохом обращении с Филиппом в Англии и огромнейших расходах, что он понес во время годичного пребывания у королевы, которая проявила к нему «мало супружеского расположения», а англичане относились к испанцам с постыдным презрением и грубостью. Руй Гомес заявил Мейсону, что по всем этим причинам Филиппу в ближайшее время не будет рекомендовано возвращаться в Англию. К тому же для отсрочки имеется еще один повод. Астролог Филиппа предсказал, что где-то в 1556 году на короля в Англии будет совершено покушение, поэтому неразумно возвращаться, если существует такая угроза.
Неудача миссии Мейсона королеву «безмерно разгневала». Филипп проявил к ней неуважение, граничащее с презрением! С монархами так не поступают. Она преисполнилась решимости узнать об истинных намерениях супруга и использовала для этого более авторитетного посланника, Пэджета. Мария уже вернула ему свою милость, назначив в январе лордом — хранителем печати, и он был идеальным посредником между королевой и Филиппом. Пэджет всегда защищал в Совете интересы императора, а теперь, в своей новой должности, ему, конечно, хотелось сделать королеве приятное. Он был «весьма тонким и проницательным» политиком, а кроме того, «дорог королю», так что мог рассчитывать на выяснение истинных причин столь долгого отсутствия Филиппа.
Однако в установлении скрытых мотивов в поведении Филиппа Пэджет приблизился к истине не более Мейсона, но по крайней мере привез из императорского дворца определенную дату возвращения короля. Филипп сказал, что, если он не возвратится к Марии до 30 июня, пусть «она больше не считает его королевское слово достойным доверия».
Пэджет, правда, не сказал Марии, что Филипп, как всегда, действует не только исходя из личных склонностей, но и руководствуясь политической целесообразностью. Мария и Англия обозначались на большой игровой доске Филиппа двумя фишками. С одной стороны, он прекрасно понимал, — о чем регент Милана поделился во время визита Пэджета с венецианским послом, — что ему невыгодно, «чтобы недовольство королевы переросло в ненависть», но он также осознавал, что Марию рано или поздно придется принести в жертву нидерландским интересам, которые сулили Филиппу большие выгоды. Во всяком случае, за время своего отсутствия он ни разу не потерял контакта с королевским Тайным советом Англии. Ему регулярно доставляли протоколы заседаний Совета, и он возвращал их обратно с заметками на полях, сделанными его собственной рукой. Иногда это были просто знаки
Но даже и этот вопрос в свете последних событий потерял свою актуальность. Когда Филипп женился на Марии в 1554 году, Англия находилась в центре европейской политики. Теперь же, в 1556 году, с дипломатической точки зрения она превратилась в «тихую заводь». Основными противоборствующими силами на континенте по-прежнему выступали Габсбурги и Франция, однако Англия перестала находиться в фокусе их соперничества. Поднималась новая сила, готовая бросить вызов мощи Габсбургов, в лице пламенного неаполитанца — папы Павла IV.
Кардинал Карафа, став в мае 1555 года папой Павлом IV, посвятил свое пребывание у власти двум целям: уничтожению ереси и борьбе с Филиппом II — всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Ему было восемьдесят, но энергию Карафа имел сорокалетнего. «Он весь состоит из нервов, — писал о папе один из дипломатов, — и походка у него такая упругая, что кажется, будто он едва касается ногами земли». Карафа имел незаурядную родословную. Его мать, Виттория Кампонеска, была смелой и удалой наездницей, которая любила скакать быстрым галопом по горным дорогам Южной Италии. Составители житий святых отметили, что незадолго до рождения у нее сына Виттория проскакала во весь опор мимо странника, который остановил ее криком, а затем сказал, чтобы она ехала медленным шагом, поскольку ребенку в ее утробе суждено стать папой. Горячий темперамент Павла IV, его эксцентричность и непредсказуемость сделали его грозной фигурой. Порой он бывал красноречив и деловит, а порой грубил и сквернословил. Он кричал на своих гофмейстеров, чтобы они не смели его беспокоить по церковным делам после захода солнца, «даже если это будет объявление о воскресении из мертвых моего собственного отца», и выгонял прочь кардиналов, которые являлись в неурочное время, сопровождая это потоком оскорблений и потрясая поднятыми кулаками. Он называл себя «великим правителем» и пиршествовал, как правитель, запивая каждое блюдо черным неаполитанским вином.
За ужином он любил громко обсуждать что-нибудь с кардиналами, которые собирались у него каждый вечер, и в его разговорах неизменно упоминались ненавистные Габсбурги. Папа был молодым человеком, когда Неаполь захватила армия Фердинанда Арагонского, вытеснив оттуда французов. В зрелом возрасте он был свидетелем того, как войска Карла V брали Милан, а затем разграбили Рим. Италия превратилась в «лакомый кусочек», на который постоянно зарились чужестранцы с севера, и теперь настало время изгнать этих варваров. Павел IV горел желанием возглавить кампанию. Кроме того, у него были к Филиппу II и личные претензии. Король имел наглость постараться помешать избранию Карафы на папский престол. Он действовал тайно, но после выборов правда выплыла наружу, и вновь избранный папа стал его лютым врагом. Ненависть Павла IV к Филиппу усилилась из-за слухов, что его избрание как бы не было каноническим, и он знал, что Филипп предложил своим испанским законникам рассмотреть возможность лишить его на этом основании прав на престол. Едва надев папскую тиару, Павел IV тут же начал интриговать против Филиппа в надежде сколотить достаточно сильную коалицию, чтобы изгнать испанцев из Неаполя. Летом 1556 года он пытался укрепить свой союз с Францией, а Филипп в Брюсселе с тревогой следил за кознями этого вздорного, неугомонного старика. Вот в чем состояла еще одна причина, почему он говорил посланникам Марии, что не может покинуть Фландрию. Филипп боялся папы.
…С начала февраля в Англии не выпало ни одного дождя. В предыдущее лето все поля были размокшими, теперь же они напоминали ландшафт пустыни. Посаженные весной семена так и не проросли, погибнув из-за отсутствия влаги. Тянулось лето, и людей начал охватывать страх голода и еще худший — эпидемии потницы. В прошлом потница появлялась вместе с засухой, такое же могло случиться и теперь. В июле Мария повелела начать ежедневные молебны и крестные ходы, чтобы умиротворить разгневанного Бога, но, хотя духовенство послушно проводило эти процессии и встревоженные лондонцы пристраивались к ним, небо по-прежнему оставалось безоблачным, а жара с каждым днем становилась все сильнее. Спасаясь от нее, Мария переехала к Поулу в Кентербери в «намерении перенести свои неприятности со всевозможным терпением», как обычно, успокоенная его присутствием и утешенная советами.