Мария
Шрифт:
– Хороший ты парень, права мать, – ласково произнес отец. – Что ж, утренняя беседа родителей с сыном прошла успешно. Предлагаю, наконец, приступить к блинчикам. Никто не против?
– Но о женитьбе ты задумайся серьезно, – не унималась мать.
– Мама! – воскликнул, смеясь, Виктор. – Папа, заступись. Я три года, как институт закончил, год, как в Арбитражном суде работаю. У меня за душой ни гроша.
– Не в этом дело, Витя.
– Мама, ну хватит. Как только я встречу женщину мечты, я тебе тут же сообщу.
– Кстати, Вить, а ты когда в отпуск собираешься? – спросил отец. – Год прошел, я не помню, чтоб ты ходил.
– Да
– Через неделю Иришка из Воронежа на выходные приезжает к подругам, я пообещал её родителям, что ты проведешь ей экскурсию по Москве. Если ты ещё помнишь свою двоюродную сестру.
– Помню, конечно. А что это она под конец учебного года, перед выпускными экзаменами решила приехать?
– Мосты наводит. Ей же поступать летом, вот к своим старшим подругам и хочет заскочить на консультацию.
– Иришка девка пробивная, – заметила мать.
– Мама, это опять в мой огород, – Виктор смеялся.
– Да брось ты. Давайте на блинчики налегайте.
– В следующие выходные? Только на выходные?
– Да, а что?
– На выходных-то я её итак свожу, куда она скажет. А отпуск…
– Возьми отпуск, сынок, отдохни. Мне совсем не понравилось сегодняшнее утро. Я теперь спать спокойно не смогу. И о враче подумай.
– Мама! Так мне о врачах или о женах думать? Возьму. Две недели и я в отпуске. Без врачей.
– Витя!
– Мама!
– Да хватит вам уже, – вмешался отец. – Ты сегодня что делать собираешься? Это я так спросил, из любопытства.
– Погода шикарная. Прогуляюсь куда-нибудь, – ответил Виктор.
Виктор был единственным ребенком в семье. Родился он слабым и хрупким, все детство болел, больше обычного, поэтому родители с самого его рождения оберегали его, как могли. Из-за слабого здоровья мать категорически запрещала ему посещать какие бы то ни было спортивные секции, подразумевающие силовые нагрузки, это после она уже журила сына за то, что тот нигде ничем не занимался, нигде, кроме шахматного кружка. Однако маменькиным сыночком назвать его нельзя. Он был достаточно самостоятелен и ответственен. Душой компании он никогда не был, но его всегда были рады видеть в любой компании. Он был настолько добр и отзывчив, что никто и нигде, ни в школе, ни в институте не мог сказать о нём ничего дурного. Кроме всего прочего он был честен и порой настолько прям, что спорить с ним не имело никакого смысла. Что-то притягивало к нему, какая-то врожденная теплота. На вопрос о том, какой он, любой, кто его знал, ответил бы категорично: «Хороший человек. Самый хороший человек». Даже школьная шпана никогда его не трогала, – его уважали за его честность, открытость и готовность всегда прийти на помощь.
И да, у него не было жизненной цели, кроме той, что заключается в желании приносить помощь. Кто знает, возможно, это даже гораздо значительнее стремления открыть новую планету или стать знаменитым артистом. Ему не раз говорили, что юриспруденция это не его конек, и что ему нужно было пойти учиться на врача, подразумевая его врожденное участие к людям, но следуя советам родителей, которых он очень ценил и уважал, он пошел по их стопам. И не важно, где быть хорошим человеком. А это такая редкость, где бы то ни было.
У Виктора была страсть – искусство и литература, в особенности, поэзия. В его комнате стоял огромный книжный стеллаж, до отказа забитый
Выходные он посвятил прогулкам по центру Москвы и посещению Пушкинского музея, представившего выставки нескольких зарубежных художников. В первый день, в субботу, он так устал за день, что придя домой, наскоро поужинав и даже не почитав перед сном, он завалился в постель и тут же уснул. И лишь в воскресенье вечером, уже улегшись в кровать, он вспомнил о сне, виденном позапрошлой ночью. Он никак не мог восстановить его картину, даже не картину, а ощущения самого сна, ощущение невиданного доселе страха. Ведь, кроме страха во сне ничего не было. Как можно было увидеть страх? Тьма, холод, озноб, жар и глухой шум. Больше ничего не было. Но это был именно страх. Из прошлого? Из будущего? Последствие чего-то неведомого или предчувствие чего-то. Страх… Размышляя, Виктор долго не мог заснуть. Ему казалось, что он уже не сможет спать, пока не разгадает тайну ощущения сна. Тайну ощущения страха. Тайну этого страха, его природу.
Генрих очнулся от стука в дверь. Он обнаружил себя, лежащим на полу. Рядом, в пробившихся через окно лучах утреннего солнца сверкало лезвие его меча. С трудом поднявшись, он направился к двери. Подойдя, он остановился и прислушался к шуму, доносившемуся из-за двери и, судя по всему, уже распространившемуся по всему замку. Генрих невольно опустил голову. Он понял причину шума и суеты. Медленно отворив дверь, он встретился с заплаканным лицом его служанки, Марты.
– Господин… – начала она.
– Я знаю, – тяжело выговорил Генрих.
– Ваш батюшка, – не слушая его, продолжала Марта, – он… Храни господи его душу… Ночью он преставился. О, Генрих, пойдемте, я провожу вас к вашей матушке. Ей нужна ваша поддержка.
Генриху казалось, что он попал в туман. Толи слёзы заволокли его глаза и не отпускали их, толи переполох в замке создавал такое ощущение.
Мать сидела на коленях перед кроватью мужа.
– Матушка, – тихо произнес Генрих.
– Сын! – мать вскочила, бросилась в его объятья и разразилась рыданием.
«Чёрный всадник забрал его», – хотел было сказать Генрих, но к его изумлению, мать его опередила.
– Чёрный всадник забрал несчастного, – сквозь слёзы простонала мать.
– Матушка, что вы такое говорите? – воскликнул Генрих.
– Да, милый, это нечистая сила, та о которой твой отец твердил в первый год своего возвращения из Святой земли. Господь покарал его, его и его брата, Альберта.
– Но почему вы так думаете, матушка?
– Ты многого не знаешь, сын. Ты не знаешь, что они творили в походах. Нечистый забрал их. Дьявол возложил свою длань на наши места.