Марк Твен
Шрифт:
Что и говорить, создавая «Приключения Тома Сойера», Твен опирался на очень многое из того, что видел и перечувствовал в детстве сам. В книге возникают даже имена, с которыми он сжился с ранних лет. Имя главного героя романа, вероятно, взято у Тома Бланкеншипа. Гек Финн заимствовал свою фамилию у одного из «городских пьяниц» Ганнибала — Джима Финна. Пещера Макдоуэлла получила в повести созвучное название пещеры Макдугала. Попутно заметим, что подлинные имя и фамилия маленькой подруги детства Сэмюела Клеменса, названной в повести Бекки Тэтчер, перенесены в роман «Позолоченный век», главную героиню которого зовут Лорой Хокинс.
И все же в повести «Приключения Тома Сойера» нашли отражение лишь отдельные, главным образом более светлые, стороны детства писателя.
Еще в юные годы
Вспомним, что в Ганнибале существовало рабство. В годы юности Твена на каждого седьмого жителя городка приходился один невольник. Пусть, как подчеркивают все биографы, рабство не принимало в Ганнибале столь страшные формы, как в более южных штатах, где негры работали на хлопковых плантациях. Но рабство оставалось рабством.
Ганнибальскому негроторговцу Бибу была продана последняя оставшаяся у Клеменсов рабыня — негритянская девушка Дженни. И он отправил ее на южную плантацию. В своих «Деревенских жителях, 1840—43» Твен рассказывает, что много лет спустя кто-то (возможно, он сам) встретил Дженни на пароходе, где она работала горничной, — негритянка плакала и горько жаловалась на свою судьбу».
Родной штат Сэмюела Клеменса соединял в себе особенности американского Запада и американского Юга. Отдаленный от «старых» южных штатов, Миссури все же отразил в своем укладе влияние плантаторских порядков.
В Ганнибале почти все относились к рабству, как к явлению естественному и неизбежному. Невольничество было признано законом; церковь и общепринятая мораль внушали почтение к рабовладельцу. Но то обстоятельство, что обильная плодами земля, на которой родился Сэм, все-таки была землею рабства, не могло не оставить свой след в его душе.
Твен писал в «Автобиографии»: «В школьные годы я не знал отвращения к рабству. Я не подозревал, что в нем есть что-нибудь дурное. Никто не нападал на него при мне; местные газеты не высказывались против рабства; с кафедры местной церкви нам проповедовали, что бог его одобряет, что оно священно…» Писатель рассказал о том, как в детстве он рассердился однажды на взятого родителями в услужение мальчика-раба, негритенка Сэнди. Этот Сэнди надоедал ему своим пением. И мать, тоже считавшая рабовладельчество чем-то естественным, но чуткая душой, сказала: «Если он поет, бедняжка, то это значит, что он забылся… Он никогда больше не увидит свою мать; если он в состоянии петь, я должна не останавливать его, а радоваться».
Неподалеку от ганнибальской пристани часто лежали негры в ожидании парохода, который должен был повезти их «вниз по реке», на хлопковые плантации Юга. У них были, вспоминал Твен в своей «Автобиографии», «чрезвычайно печальные лица». В десятилетнем возрасте он был свидетелем того, как белый надсмотрщик за какую-то пустячную провинность ударил раба куском железа по голове. Он вскоре умер…
С неграми связаны были трагические и постыдные воспоминания, о которых даже в записях Твена последних лет его жизни, где приподнята завеса над многими безрадостными фактами прошлого, говорится очень мало. Так, писатель мимоходом упоминает негритянского мальчика, который принял на себя вину за какое-то совершенное Джоном Бриггзом «позорное» деяние и в результате был продан «вниз по реке».
Однажды Сэм видел, как шестеро мужчин привели беглого негра. Жутко было слышать стоны избиваемого до смерти человека.
Даже детям нетрудно было понять, что в жизни негра есть много мучительного. В любую минуту его могли ударить, искалечить. И негр-мулат, будь он хоть совсем белым по цвету кожи, полностью принадлежал своему хозяину. Тот мог делать с ним, что хотел.
Загробное царство «доброго черного бога» нередко представлялось неграм царством отдохновения и счастья.
Тяготы повседневной жизни рабов, их страх перед будущим, неуверенность в том, что принесет завтрашний день, — все это помогало плодить суеверия. Впрочем, среди белых тоже было распространено великое множество предрассудков и нелепейших верований.
Детям Клеменсов и Куорлзов, да и всем товарищам Сэма мир казался наполненным привидениями, таинственными звуками, колдовством, смертельными опасностями. Крик
Что удивительного в том, что Сэм и его друзья верили, будто седая негритянка, жившая на ферме Куорлза, достигла почтенного возраста в тысячу лет и беседовала с самим Моисеем, а круглая плешь на ее голове была вызвана испугом при потоплении египетского фараона. Старуха, по всеобщему убеждению, умела «изгонять бесов».
Жизнь была не сладка, конечно, не только для негров, но и для большинства белых, особенно для тех, кого презрительно называли «белой дрянью». В маленьком Ганнибале не было крупных богачей, там отсутствовали те чудовищные контрасты между нищетой и роскошью для немногих, которые мучили Твена в конце его жизни. Но «демократия», коей гордились многие обитатели западных штатов, была буржуазной демократией, и с каждым годом социальное неравенство не уменьшалось, а возрастало. Когда некий врач представил властям Ганнибала счет за лечение одной бедной семьи, «отцы города» решительно отказались его оплатить. Нищая семья, в которой на всех взрослых и детей имелось лишь одно одеяло, была описана в начале 50-х годов в газетке, которую редактировал брат Твена — Орион Клеменс. Нищенствовали и Бланкеншипы. В заметках Твена, которые не вошли в собрание его сочинений, есть такие строки «Бланкеншипы. Родители — нищие, пьяницы. Девушек обвиняют в проституции — не доказано. Том — добрый молодой язычник. Бенс — рыбак. Дети не посещали ни школу, ни церковь». Проживали Бланкеншипы рядом с Клеменсами, в доме, похожем на заброшенный амбар.
В Ганнибале любили рассказывать разные истории о речных пиратах, хозяйничавших в тех местах: например, о Морреле. Их время прошло. Но такие дельцы, как Стаут и Биб, обирали людей не менее энергично, чем Моррел. Порою они тоже лишали жизни своих жертв, не прибегая, однако, к ножу и пистолету. Был случай, когда местный богач воспользовался и пистолетом. Он застрелил неугодного ему человека, и это не повлекло за собой никакого наказания. Обстоятельства гибели «дяди Сэма»— старика Смарра, запомнились Твену на всю жизнь. Смарр, как показал один свидетель во время допроса (его вел судья Клеменс), «был не менее честным человеком, чем любой другой житель штата». Ни для кого он не представлял опасности, но открыто выражал свое отрицательное мнение о местных богачах сомнительной репутации. Он обвинял в мошенничестве Айру Стаута и другого состоятельного дельца — Уильяма Оусли, который, как иногда заявлял Смарр под влиянием винных паров, обобрал двух его друзей.
Решив отомстить, Оусли вооружился пистолетом и, встретив Смарра на улице, дважды выстрелил в него с четырех шагов. Твен рассказывает, что на грудь умирающего положили старинную библию, которая, не давая ему дышать, увеличила его мучения и ускорила агонию. Сэму было тогда девять лет. Как и все обитатели Ганнибала, он долго жил воспоминаниями об этом убийстве. Иногда по ночам ему казалось, что он задыхается под давящей тяжестью огромной книги.
Оусли был привлечен к суду лишь год спустя. Богатство и связи помогли ему избежать тюремного заключения. Суд оправдал преступника, и друзья привезли его из соседнего городишка, где происходил процесс, с восторженными криками. Твен рассказывает в своих «Деревенских жителях, 1840—43», что общественное мнение заставило Оусли вскоре покинуть Ганнибал. Однако имеются данные, что и семь лет спустя он преспокойно продолжал вести там свои торговые дела.