Маркитант Его Величества
Шрифт:
Более крупный разговор предстоял ему с крымским ханом. Мюрад-Гирей также считал, что вначале нужно взять Яварин и Комаром, послать часть войск на опустошение австрийских земель, и, перезимовав с армией в приграничье, в следующем году завладеть разоренными землями. Он предостерегал великого визиря в отношении немецкого короля, который носил титул императора, верховного властителя христианских государств; наступление на его столицу может привести к тому, что даже те гяуры [9] , которые ведут с ним войну, поспешат к нему на помощь. Такого же мнения был и Ибрагим-паша.
9
Гяур –
Но так как остальные военачальники приняли план Кара-Мустафы без какого-либо сопротивления, решение о походе на столицу Австрии было советом одобрено. Тем не менее мстительный визирь не простил хану его выступления и в мыслях строил планы лишить Мюрад-Гирея трона, хотя официально никак не проявлял к нему своего нерасположения.
Великий визирь послал султану сообщение об изменении стратегического плана только тогда, когда приказал строить мосты на Рабе. Конечно же этим он вызвал сильное недовольство Мехмеда, что решение было принято без уведомления и без его высочайшего согласия.
«Нашей целью были замки Яварин и Комаром, а о Вене даже речь не шла! – сердито сказал султан в присутствии большого количества придворных. – Удивительно безрассудный шаг совершил Кара-Мустафа-паша, дав увлечь себя этой прихоти… Но теперь пусть Всевышний поможет ему! Во всяком случае, дай он об этом раньше нам знать, я бы на такие изменения плана кампании не согласился».
Когда великому визирю верные люди донесли слова султана, он снисходительно улыбнулся: «Ай да Авджи, ах, хитрец!» Вовремя умыть руки – большое достоинство умного повелителя. Кара-Мустафа остался доволен собой; он все-таки проник в потаенные мысли Мехмеда. И все благодаря Лаз-Мустафе. Что ж, реис-уль-кюттаб получит после победы достойное вознаграждение из трофеев…
Седьмого июля главные турецкие силы двинулись на Вену вслед за татарами, которые упорно преследовали отходящих австрийцев, нанося им значительные потери. Возле Яварина остался сильный корпус под командованием Ибрагим-паши, которого Кара-Мустафа постарался удалить из своего лагеря, чтобы тот снова не выступил против его приказаний. Однажды дошло до того, что разъяренный словами паши великий визирь воскликнул: «Верно говорят люди, что когда человек перешагнет семь десятков лет, ума у него уже нет и он глупеет!»
Отстраненные от реальности раздумья Кара-Мустафы-паши прервали музыканты. Дервиши, всегда сопровождавшие янычарские полки, устроили сводный оркестр, и рев пятисот труб, казалось, разбил голубой хрустальный небосвод вдребезги, и его осколки посыпались прямо ему на голову. Великолепный арабский конь великого визиря от неожиданности всхрапнул и попытался встать на дыбы, но сильная рука седока мигом укротила благородное животное. Трубачам вторили барабанщики, и немыслимый грохот больших литавр заглушал не только шум войска, проходящего мимо великого визиря, но и его размышления, которые вдруг перемешались и стали похожими на плов бедняка, в котором трудно отыскать кусочек мяса – здравую мысль.
В Истанбуле [10] особым уважением пользовались два ордена дервишей – вертящиеся (рифаийа) и ревущие (маулавийа). Но с янычарами в походы обычно ходили дервиши из ордена бекташей, который основал приехавший из Хорасана шейх Хаджи Бекташ Великий;
10
Истанбул – Стамбул; формально город после его захвата турками и переноса туда столицы империи не переименовывался; для турок он как был, так и оставался Истанбулом, а для греков – Константинополем.
«Гу-у! Гу-у! Гу-у!..», – неистово орали бекташи, приветствуя великого визиря, и их голоса временами заглушали даже вопли медных труб. Кара-Мустафа-паша недовольно поморщился (он терпеть не мог этих грязных оборванцев, вечно сующих свой нос туда, куда не следует), но тут же надел на лицо маску большой святости и поднял руки к небу: «Аллаху акбар! Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммад – его пророк!»
Лето 1683 года обещалось быть жарким – армия султана Мехмеда IV приближалась к Дунаю. Конюшни султана должны находиться в Риме!
Глава 1. Невольник
Субаши – начальник полиции Истанбула – задержал участников пьяной ссоры, затеявших драку, и устроил им показательную порку при большом стечении народа, которого хлебом не корми, но дай посмотреть на какое-нибудь занимательное зрелище. А что может быть интереснее и увлекательней, нежели удары палкой по животу и подошвам ног? Наказуемые лежали на земле в ряд, и их крики звучали музыкой в ушах жителей столицы Османской империи – правоверные терпеть не могли пьяниц. А уж нарушителей порядка и драчунов – тем более.
Обычно субаши с подчиненными обеспечивал порядок в городе в светлое время суток. Вместе с мухтасибом, наблюдающим за соблюдением исламских моральных норм, он следил за тем, чтобы регламенты, касающиеся деятельности ремесленников и торговцев, соблюдались должным образом. Кроме того, субаши задерживал пьяных, злоумышленников, бродяг и вообще всех подозрительных лиц и при необходимости наказывал задержанных.
Больше всех доставалось нечестным торговцам. Тем, кто при торговле обвешивал и обмеривал покупателей или продавал свой товар по чрезмерно высоким ценам, прибивали гвоздями уши к двери или к стене и оставляли в таком беспомощном состоянии на целый день, чтобы обманутые могли высказать им свое негодование и презрение. Иногда виновным в обвешивании надевали на шею колодку и водили по городу. Субаши также накладывал на провинившихся штрафы, частично идущие ему в карман. Помощники субаши пользовались репутацией людей, не знающих жалости, да и сам он был очень злым человеком и стремился обогатиться за счет других. (Впрочем, ни в одной стране мира полицейские не пользуются любовью сограждан.)
Юрек Кульчицкий, затесавшись в толпу, смотрел на показательную порку без особого интереса. Он даже мысленно жалел несчастных, потому как ему уже доводилось ощутить на собственной шкуре всю «прелесть» такого наказания. После этого он неделю готов был ходить на руках, лишь бы не становиться на пятки. Когда бьют палками по подошве, боль ужасная, и даже его терпеливой натуре пришлось худо, хотя он поначалу и пытался не кричать. Но крик сам рвался из груди, и Юрек никак не мог его сдержать, хотя ему и хотелось показать свою казацкую выдержку.