Маркиз де Карабас

Сабатини Рафаэль

— И что из того? — прозвучал ворчливый вопрос.

— Что из того? Очень многое. Доверьтесь мне, шевалье, и если через месяц вы не станете настоящим мастером, я закрою свою академию.

Когда после продолжительного обмена любезностями трое посетителей удалились, О’Келли сказал Морле:

— Вы будете глупцом, если сделаете это.

— Почему?

— Потому что вы будете учить его тому, как вам же перерезать горло. В чем причина вашей ссоры, Кантэн?

— Ссоры? До сегодняшнего дня я их ни разу не видел.

— И это вы говорите мне? Ладно-ладно. —

О’Келли рассмеялся. — Клянусь, нынешним утром вы порядком сбили с них спесь. И куда девалось высокомерие его светлости! Все они одинаковы, эти тщеславные французские щеголи. Глядя на них, нетрудно понять, что они сделали революцию действительно необходимой. Но — дьявол меня забери! — она ничему их не научила, не открыла им глаза на их собственное ничтожество. И все-таки, — закончил он, — хотел бы я знать, что имеют против вас господа де Шеньер.

— Нэд, какая муха вас укусила?

— Муха подозрения. Я догадываюсь, что привело их к вам сегодня утром. Пока вы занимались с шевалье, я наблюдал за его темнолицым братцем. Его радость, когда он подумал, что шевалье одержал над вами верх, была такой же бурной, как и гнев, когда вы показали, что он ошибся.

— Это естественно для уязвленного тщеславия.

— Это естественно и для разочарования. Назовите меня глупцом, если они пришли сюда не с тем, чтобы проверить, чего вы стоите.

— Но с какой целью?

— Если бы я знал! Но готов поклясться, что не с доброй. Морле с сомнением посмотрел на симпатичное веснушчатое лицо своего помощника и невольно рассмеялся.

— Можете сколько угодно смеяться, Кантэн. Но сюда они пришли не ради урока фехтования. Я узнаю ненависть, когда вижу ее, и я никогда не видел ее более ясно, чем в глазах господина Констана. О, смейтесь, смейтесь! Но вот вам мое пророчество: вы больше не увидите в своей школе ни одного из этих джентльменов. Не уроки фехтования нужны им от вас.

Глава IV

НАСЛЕДСТВО

Письмо, весьма напыщенное по форме и крайне туманное по содержанию, привело господина де Морле одним ненастным майским утром в пропыленную контору «Шарп, Кэл-лоуэй и Шарп» в Линкольнз Инн [Линкольнз Инн — одна из четырех корпораций судейских чиновников в Лондоне].

Он был принял мистером Эдгаром Шарпом с почтительностью, какой этот уважаемый законник не удостаивал его во время прошлых визитов. Прежде чем господину де Морле было предложено сесть, клерку приказали смахнуть пыль со стула. Сам мистер Шарп, словно в августейшем присутствии, остался стоять. Стряпчий — тучный, румяный человек в седом парике, с добродушным выражением лица, которое могло бы служить украшением епископу или дворецкому, суетился вокруг посетителя, в виде прелюдии к разговору издавая похожие на мурлыканье звуки.

— Уже... позвольте, позвольте, дорогой сэр... Вот уже скоро год, как я имел удовольствие и счастье видеть вас в последний раз.

— С вашей стороны крайне любезно описывать это событие в таких выражениях. Свой приход в эту контору я бы никаких не назвал удовольствием, а счастьем — и тем паче.

Ошибочно истолковав слова Кантэна, мистер Шарп отбросил улыбку.

— Ах, как справедливо, сэр! Воистину справедливо! Вы правильно делаете, порицая мои выражения. Неудачные, чрезвычайно неудачные... Ведь поводом — я бы сказал, грустным поводом — послужила прискорбная кончина вашей матушки и вступление во владение ее небольшим состоянием, в каковом деле, о чем я с удовольствием вспоминаю, я имел... хм... ах... честь быть вам немного полезен.

Покончив с излияниями, весьма напоминающими речь на панихиде, мистер Шарп позволил улыбке вернуться на уста.

— Возьму на себя смелость заметить, сэр, что вы хорошо выглядите, отменно хорошо. Это наводит на мысль — и полагаю, не без оснований, — что ваша жизнь за протекший год не была слишком... ах... тягостной.

— Моя академия процветает. — Насмешливый рот Катнена растянулся в улыбке. — В нашем вздорном мире всегда есть работа для людей моей и вашей профессии.

— Какой-то миг над мистером Шарпом нависла угроза обнаружить негодование по поводу объединения двух профессий, между которыми он не находил ничего общего. Но он своевременно опомнился.

— Чрезвычайно приятно, — промурлыкал он. — Особенно в дни, когда многие из ваших соотечественников, таких же изгнанников, как и вы, испытывают лишения.

— Что до моего изгнания, то право, сэр, я не слишком ощущаю его тяжесть. Настоящим изгнанием для меня было бы покинуть Англию.

— Тем не менее, сэр, вас, должно быть, подготовили к подобной мысли.

— Меня ни к чему не готовили.

Сочтя ответ Морле верхом остроумия, мистер Шарп втянул ноздрями воздух и издал невнятный звук, долженствующий означать смех.

— Прекрасно, сэр, прекрасно. У меня есть для вас новость. — Румяное лицо стряпчего снова приняло торжественное выражение. — Новость чрезвычайной важности. Ваш брат скончался.

— Боже мой, сэр! Разве у меня был брат?

— Возможно ли, чтобы вы об этом не знали?

— Я и сейчас не убежден в этом, мистер Шарп.

— Боже правый! Боже правый!

— В ваших сведениях какая-то ошибка. Мне известно, что я единственный ребенок своей матери.

— Ах! Но у вас был отец, сэр.

— Полагаю, в этом нет ничего необычного.

— И ваша матушка была его второй женой. Он был маркизом де Шавере. Бертран де Морле де Шеньер, маркиз де Шавере.

Серые глаза молодого человека округлились от изумления. Совсем недавно он впервые услышал эти две фамилии. В его памяти всплыли слова герцога де Лионна.

Мистер Шарп, держа в руках лист бумаги, который он вынул из письменного стола, вновь завладел вниманием Кантэна.

— Его старший сын, ваш брат Этьен де Морле де Шеньер, последний маркиз, умер два месяца назад в одной из частных лечебниц Парижа. В лечебнице доктора Базира на Рю дю Бак.