Маркиз де Сад
Шрифт:
Во время его пребывания в Ла-Косте между Садом и Мари-Доротеей де Руссе возникли близкие отношения. Нет свидетельств того, что она разделяла вкусы маркиза, навязываемые им зимой 1774—1975 года. Их чувства друг к другу выглядели более глубокими, хотя вместе они оставались недолго. До самой своей смерти, последовавшей в 1784 году, она вела с ним обширную переписку. В тюрьме у Сада к «святой Руссе» развилось чувство, похожее на восхищение, которое Петрарка проявлял к самой прославленной представительнице рода.
В августе маркиз получил письмо Гофриди с предупреждением о намерении властей обыскать Ла-Кост. Но зачем им могло это понадобиться, если они позволили ему сбежать и спокойно жить? Все же, вернувшись в замок, Сад решил, что должен оставить его, и переночевал в сарае, чтобы ночью не быть застигнутым врасплох, а затем принял предложение друга укрыться в Оппеде, соседней деревне. Поскольку за предостережением ничего не последовало, Сад решил в целях безопасности ночевать в самом замке. В четыре часа утра 26 августа в его спальню ворвалась Готон и закричала, чтобы он, если ему дорога жизнь, спасался бегством…
Маркиз проснулся от звуков возни на первом этаже и криков смятения наверху. Внизу солдаты проводили обыск. Вскочив с постели в ночной рубашке, он нырнул в глухую комнату и попробовал запереться изнутри. Но почти сразу же запертую дверь взломали, и его окружили люди, вооруженные шпагами и пистолетами. Марэ на все протесты Сада отвечал усмешкой: «Говори, что хочешь, малыш, теперь за твои делишки в черной комнате наверху, где нашли тела, тебя заточат на всю оставшуюся жизнь…» В следующий момент Сада, похоже, выволокли к карете, и очевидцы больше ничего не слышали.
Мадам де Монтрей не простила Марэ так же, как не простила своего зятя. Она заверила мадемуазель де Руссе, что Марэ уволен и лишен содержания, во-первых, за то, что упустил своего арестованного, и, во-вторых, за повторный арест без проявления должного уважения к его социальному положению. Несчастный полицейский, брошенный и забытый всеми, действительно оказался уволен и через два года скончался.
— 3 —
Связанного, как преступника, Сада провезли перед толпами людей в Кавайоне, потом в Авиньоне и других городах на пути их следования. Мужчинам и женщинам было интересно взглянуть, что это за человек, высекший Роз Келлер и Мариэтту Борелли, или занимавшийся содомией с Марианной Лаверн и причинивший такое же или еще большее зло «маленьким девочкам» из Прованса. Все же по дороге у него нашлось время для распорядительного письма Гофриди: следовало увеличить жалование Готон; составить опись всех вещей замка; здание оставить на попечение мадемуазель де Руссе; его кабинет запереть, а ключи отдать Рене-Пелажи. Словом, маркиз писал, как человек, уезжающий навсегда.
7 сентября инспектор Марэ со своим пленником прибыл в Венсенн. О побеге инспектор больше не заикался. Сада поместили в одну из наиболее темных и тесных камер главной башни. Позже Мирабо напишет о ней, что там были стены толщиной в шестнадцать футов и крохотные оконца с толстыми решетками и матовыми стеклами, дабы и без того скудный свет сделать еще более скудным. С наступлением темноты подъемный мост крепости подняли и все двери заперли. Тишину внутреннего двора каждые полчаса нарушали только шаги ночного караула.
В тюремных стенах, которые олицетворяли собой закон и справедливость, Сад столкнулся со всем многообразием жестокости и коррупции. Эта система на протяжении последующих двенадцати лет должна была стать его домом. Ее цинизм не мог не найти отражения в его первых художественных очерках. Все это время, как и все заключенные, маркиз страдал от элементарных лишений. Во-первых, зимой не давали огня, а крыс развелось столько, что ночами он не мог спать. Когда де Сад спросил, нельзя ли завести кошку, чтобы бороться с этим наваждением, ему без тени юмора ответили: «Животные в тюрьму не допускаются».
Начальник Венсеннской тюрьмы, Шарль де Ружмон, являлся незаконным сыном маркиза д'Уаз и англичанки, миссис Хэтт. «Ублюдок Ружмон», «бездушный гребанный Джек», — называл его маркиз в своих письмах, явно радуясь при мысли, что эти замечания не останутся незамеченными подчиненными начальника, когда те будут просматривать его корреспонденцию. Ружмон, следуя традициям своего времени, купил занимаемую должность, вследствие чего надеялся получать дивиденды со сделанных вложений. Своей цели он добивался, выманивая деньги непосредственно у заключенных или, косвенно, у членов их семей.
Во французских, как и в английских, тюрьмах узники обязаны сами оплачивать расходы на свою еду и питье. Иногда им приходилось платить только за то, чтобы им подали воды. Еду заключенным начальник продавал по той цене, которую устанавливал сам, или мог продавать право на получение еды. Семья заключенного обычно сама снабжала узника едой и питьем, но в таком случае ему все равно приходилось платить за доставку. Содержание маркиза в Венсенне Монтреям обходилось в восемь сотен ливров в квартал. В истории английской тюрьмы известен случай, выходящий за рамки самой нелепой нравственной разнузданности, описанной в произведениях Сада. Речь идет о жестоком убийстве английских заключенных их тюремщиками в 1729 году, когда с семей потом взяли налог за аренду «Логова Льва», где измывались над людьми и избивали до смерти. До этого Сад не додумался даже в самых диких своих фантазиях.
Зима 1778—1779 годов стала переломной для психического развития Сада. Он не мог забыть слова арестовавшего его в Ла-Косте человека, пообещавшего, что беглец проведет в тюрьме всю оставшуюся жизнь. Письма Сада к Рене-Пелажи стали более драматическими. Вслед за первыми призывами о помощи последовала мольба вынести ему какой-то определенный приговор. Маркиз постоянно требовал сказать ему, как долго собираются продержать его в таких условиях, ему хотелось «знать худшее». Казалось, он не мог найти успокоения в тесной тюремной камере с высоким сводчатым потолком. Тюремщики приносили ему еду и навещали его четыре раза в день. На все это у них уходило всего семь минут, в течение которых нарушалось одиночество узника.
Сделать что-либо для заключенного осенью 1778 года не удалось. На смену писем, в которых он умолял Рене-Пелажи помочь ему, приходили другие, в которых, давая волю гневу, де Сад ругался на чем счет стоит. Потом наступали апатия и безысходность. Как маркиз писал Доротее де Руссе, он чувствовал себя жертвой деспотизма Тиберия, только все это происходило в стране, народ которой считал себя цивилизованным. О римском тиране говорили, что, приказав расправиться со своей любимой жертвой, он горевал, так как лишался возможности продолжать мучить человека.