Маркс и Энгельс
Шрифт:
«Благородный Лассаль разоблачается все в большей и большей степени как совсем обыкновенный прохвост. В оценке людей мы никогда не исходили из того, чем они себя хотели показать, а из того, чем они были в действительности, и я не вижу, почему мы для покойного Итцига должны сделать исключение. Субъективно его тщеславие могло ему представить дело приемлемым, объективно это было подлостью и предательством в пользу пруссаков всего рабочего движения. При этом глупый парень, по-видимому, не потребовал даже со стороны Бисмарка какой-либо компенсации, чего-либо определенного, не говоря уже о гарантиях; он, очевидно, просто полагался на то, что он непременно должен надуть Бисмарка, точно так же,
Была середина февраля, безрадостного, туманного месяца на острове. Маркс болел. Несмотря на острую боль, невозможность сидеть и двигаться, забинтованный и температурящий, он не унывал и огорчался лишь тем, что родные, как всегда, пытались заставить его хоть на время отложить работу.
Как-то утром Карл почувствовал себя несколько лучше. В окно его кабинета заглянуло не частое в последнем месяце зимы солнце, и он принялся снова за работу над «Капиталом». Ленхен ввела в кабинет молодого человека, лет двадцати трех, высокого, мускулистого, с очень смуглым, матовым лицом и такой же великолепной и темной шапкой волос, какая была некогда на голове самого Маркса. Немного выпуклые большие черные глаза, крупный нос и сильный рот были очень красивы и отражали порывистый, волевой, неукротимый характер, живой, впечатлительный ум. Маркс невольно удивился тому вспыхнувшему в нем внезапному чувству симпатии, которое пробудил юноша. Хотя Карл любил молодежь, но, много испытав, относился настороженно к каждому незнакомому ему человеку.
— Меня зовут Поль Лафарг, — начал гость звучным низким голосом и протянул Марксу письмо от Толена, члена французской секции Интернационала.
Я обещал, что побываю у вас, доктор Маркс, и выполняю поручение, — холодно добавил молодой человек и хотел откланяться.
Лафарг был сторонником Прудона и только из вежливости, по просьбе Толена, посетил Маркса. Однако эта встреча решила многое в его жизни.
Рекомендация Толена, о котором ходили неопределенные скверные слухи как о бонапартистском шпионе, не могла особенно в глазах Маркса украсить Лафарга, но обаяние молодого человека было столь велико, что превозмогло какие бы то ни было сомнения. Маркс был проницателен и заинтересовался пришедшим. Он задал французу несколько вопросов. Поль Лафарг рассказал об успехах, достигнутых во Франции молодой организацией Интернационала. Маркс слушал его с большим вниманием. Беседа увлекла обоих.
Подошло время обеда, а Лафарг все еще не собирался уходить, Женни пригласила его в столовую.
Лафарг был поражен красотой дочерей Маркса, которые просто и ласково, без какого-либо жеманства, встретили его появление. Редкий день за обеденным столом в Модена-Вилла, № 1, на Мэйтленд-парке, где год уже жил Маркс со своей семьей, не сидел кто-либо из его единомышленников. Гостеприимство, присущее Женни и Карлу, хорошо знали все их товарищи по партии и борьбе. Не менее общительна и приветлива была неизменный и главный домовод семьи Елена Демут.
За едой Поль Лафарг, говоря о себе, сообщил, что родился на острове Куба, в городе Сантьяго. Отец его имел там небольшую плантацию.
— Моя бабушка, мать отца, была негритянкой, — добавил он неожиданно, обведя всех присутствующих своими черными глазами, непомерно большими, подтверждающими негритянское происхождение.
— Вы мулат. Ваша родина Куба. Это, право, замечательно, — широко раскрыв зеленые с поволокой глаза, произнесла Лаура. За пристрастие к экзотике и умение красиво одеваться ее сызмала в семье прозвали Какаду, по имени модного портного из старинного романа. С первого взгляда эта самая красивая и элегантная из дочерей Маркса полюбилась Полю Лафаргу.
— Увы, мне было всего девять
Получив среднее образование, он учился в Медицинской академии и должен был через несколько лет стать врачом. Как и дочери Маркса, студент-медик увлекался гимнастикой.
После обеда Маркс пригласил молодого француза снова к себе в кабинет. Лафарг жадно разглядывал окружающую его обстановку и прислушивался к каждому слову Маркса, который вызывал в нем все более благоговейное чувство восхищения. Он был покорен всем, что слышал.
— Наука вовсе не эгоистическое удовольствие, — говорил между тем Карл, — и те счастливцы, которые могут посвятить себя научным делам, сами первые должны отдавать свои знания на службу человечеству. — Говоря о себе, он несколько раз повторил: — Я работаю для людей.
Вместе с тем Маркс утверждал, что ученый никогда не должен прерывать активнейшего участия в общественной жизни и не должен сидеть взаперти в своем кабинете или лаборатории.
— Вроде крысы, забравшейся в сыр, — пояснил Карл, заразительно рассмеявшись.
— Нельзя не вмешиваться активно в самое жизнь и в общественную и политическую борьбу своих современников. Это ведь тоже значит работать для человечества.
Поль Лафарг с первой встречи ощутил на себе благотворное, решающее влияние Маркса. Он чувствовал себя одновременно и растерянным и счастливым. «Какой, однако, большой, исключительный человек. Он и ученый и несравненный агитатор», — думал Лафарг, глядя на Маркса, шагавшего по кабинету с трубкой, которая то и дело затухала. Маркс снова и снова нетерпеливо, на ходу, разжигал табак, истребляя при этом множество спичек. Во время беседы он часто останавливался у стола и мгновенно отыскивал в бумагах, которые для постороннего ока, казалось, лежали в крайнем беспорядке, то, что искал. Изредка, когда принимался читать, он вставлял в правый глаз монокль.
— На днях «Тайме», — сказал он, нагнувшись к столу, и в груде наваленных там газет тотчас же нашел нужный ему номер, — опубликовал любезное письмо Авраама Линкольна. Это ответ на поздравление, которое мы, Генеральный совет Интернационала, послали ему в связи с повторным избранием на пост президента в ноябре прошлого года. Как вы, верно, помните, Линкольн получил тогда огромное большинство голосов.
Лафарг не торопясь прочел протянутое ему Марксом обращение к президенту.
«Милостивый государь!
…Если умеренным лозунгом Вашего первого избрания было сопротивление могуществу рабовладельцев, то победный боевой клич Вашего вторичного избрания гласит: смерть рабству! — говорилось в обращении, написанном Марксом.
…Когда олигархия 300 000 рабовладельцев дерзнула впервые в мировой истории написать слово «рабство» на знамени вооруженного мятежа, когда в тех самых местах, где возникла впервые, около ста лет назад, идея единой великой демократической республики, где была провозглашена первая декларация прав человека и был дан первый толчок европейской революции XVIII века, когда в тех самых местах контрреволюция с неизменной последовательностью похвалялась тем, что упразднила «идеи, господствовавшие в те времена, когда создавалась прежняя конституция»… и цинично провозглашала собственность на человека «краеугольным камнем нового здания», — тогда рабочий класс Европы понял сразу… что мятеж рабовладельцев прозвучит набатом для всеобщего крестового похода собственности против труда и что судьбы трудящихся, их надежды на будущее и даже их прошлые завоевания поставлены на карту в этой грандиозной войне по ту сторону Атлантического океана.