Марксизм как стиль
Шрифт:
Его беспокоило, что аполитичные литераторы употребляют в отношении РАФ слово «молитва», даже если они сочувствуют.
Астрид Пролл везет им оружие на краденой «Альфа Ромео». На горной дороге она попадает в буран и впервые за много дней остается совершенно одна. Только бешенный снег вокруг. Ей кажется, это танцует костная мука за стеклом. Молотая кость. Такой мукой кормили заключенных в лагерях смерти, разваривая её в воде. Такую муку оставят полицейские вместо взрывчатки, когда обнаружат в гараже арсенал РАФ и установят за ним круглосуточное наблюдение. Система перемалывает тысячи скелетов, бросает в жернова любую жизнь. Вместо революционного взрыва власть предлагает нам есть молотую кость. РАФ пытались совершить
Но корова не знает, что она – корова, и потому ест, что дают. Сам факт осознания своего положения и ощущение своих возможностей – вечная опасность для власти. Вечный ресурс борьбы.
Первые свои «Беретты» они купили у нацистов из подпольного клуба «Волчье число». Этой сделке предшествовала жесткая дискуссия, но победила диалектика: добро делается из зла.
В чем была минимальная практическая цель «Бригады Баадера»?
Сформулировать очень просто, но чертовски трудно исполнить. Навсегда запугать сильных мира сего, власть имущих и собственностью наделенных. Сделать их навечно податливыми, немного подавленными. Отравить всю их жизнь ни в чем не растворимым ужасом. Для этого надо дать примеры такого людоедства и вампиризма, такие преступления, которые только и могут сравниться с грехами правящего класса, являются их отражением. Это во-первых. А во-вторых, нужно столь сильное и такое красивое, теоретическое и эстетическое оправдание этого справедливого людоедства, которое сделает его привлекательным и оправданным на веки вечные. Йозеф Бойс посвящал свои инсталляции заключенным РАФ. Жан Поль Сартр брал у них интервью. Идол немецкого концептуализма Герхард Рихтер выставлял в галереях огромные цветные портреты Баадера и Майнхоф, скопированные с плакатов «они разыскиваются».
Итак, всякий, кто чувствует в себе вампира, пусть готовит зубы и выбирает жертву. А остальной, кто не чувствует – слишком книжен, вежлив, воспитан, подавлен, растоптан – пускай сделает образ вампира магнетическим, поднимет мысли и мотивы его на уровень выше некуда. Станет добровольным рекламным агентом революции.
Ничего нет прогрессивнее, чем сеять ужас, заставлять трепетать буржуазные семьи или превращать таких сеятелей ужаса в святых, в пророков справедливости, в творцов знания, в делателей истории.
Гламурные журналы заказывают мне статьи о «легендарных» и «непревзойденных» РАФ. Нельзя ли, спрашивает редактор, связать их с модным кино, ну, с «Матрицей», например?
В первой серии «Матрицы» безупречно выражен пафос городских партизан, ведущих войну с организаторами всеобщей иллюзии, остановившими время в конце 1990-ых плантаторами поколений, пожирающими нашу энергию. Но вторая и третья серии включают обычный для такого «двусмысленного» кино приём – источником зла оказывается не вся Система, но её отдельный, сломавшийся элемент. Фашизм, который РАФ видели повсюду, оказывается не сутью Системы, но отдельным перегибом в отдельных местах, требующим устранения. Революция заменяется реформой, а поражение плантаторов их улучшением. Всем городским партизанам предлагается стать добровольными помощниками полиции и озеленителями улиц. Пафос же первой серии оказывается чрезмерен и ошибочен. Партизаны перепутали злоупотребления властью с её сутью. В этом смысле, трёхсерийная «Матрица» это история того, как менялась идеология «выживших» и «вписавшихся» герильерос.
У них имелось своё кино. Навсегда запрещенное «Сопротивление» Майнхоф, в котором нет ничего подрывного, кроме личностей – Баадера и Энслин. Или Хольгер Майнц. Он явился к скульптору Хоффу с просьбой сделать стальной корпус гранаты и большое тело бомбы, которое удобно держалось бы под женским платьем, на корсете.
– Зачем? – спросил скульптор.
– Для моего революционного фильма, конечно, – ответил режиссер – в финале там Мадонна среди торговых рядов рожает бомбу.
Этот ответ вполне устроил Хоффа. Нужно стремиться к ситуации, когда все скульпторы будут настолько понятливыми.
Майнц снял короткое кино о том, как сделать и метнуть зажигательную противополицейскую бутылку и не вспыхнуть при этом самому. Рок-н-рольную историю о взаимоотношениях металлического цинка, гексахлорэтилена и нитрата. Эпос о машине, взрывающей в назначенный час саму себя. Собирался снять пару музыкантов, возившую динамит в коляске, вместе со своим грудным малышом.
«Мы все умрем. Единственно важное, за что ты умираешь и как ты для этого жил. У меня была ясность: воевал со свиньями за людей. Я любил жизнь и потому мне плевать на смерть» – за месяц до смертельного исхода своей тюремной голодовки писал Майнц. Последний и самый революционный свой кадр режиссер сделал после смерти. Фотография его, почти испарившегося (42 киллограмма) тела, попала в журналы и стала иконой. Партизаны РАФ носили «Майнца» с собой, чтобы их челюсти никогда не разжались для иудиного поцелуя, примиряющего человека с Системой.
На следующий день после смерти Майнца председатель верховного суда Западного Берлина Дренкман увидел у себя на пороге двух миловидных девушек. Таким любят давать микрофон в популярных ток-шоу. Ничего не понимая, он улыбнулся. Одна протянула ему букет красных роз, а вторая изрешетила судью пулями. Цветы остались на месте преступления. Эти эмблемы социал-демократии перепачкались в крови приговоренного юриста и лежали вокруг трупа, как холодное извинение за то, что позиция в войне может стоить жизни.
Ещё про них несколько раз брался снимать Шлендорф. Его считают не то «сочувствующим», не то «понимающим», как и Стефана Ауста, тусовавшегося с РАФ, избегавшего оружия и через много лет возглавившего «Шпигель».
В «Легендах Риты» две Германии, сжимаясь, давят её как ножницы. Две судьбы марксистской утопии: недостижимая, в ФРГ, была двигателем всей жизни, реализуемая, в ГДР, стала тормозом на пути. Герильерос остается только погибнуть на исчезающей немецко-немецкой границе. Фильм, кстати, консультировался одной из отсидевших участниц многих RAFовских дел.
Сколько можно продать в России маек, если писать на них «мои родители из РАФ»? – интересуется представитель модного магазина – и на каком лучше это делать языке? По-английски, чтобы все поняли, или всё же по-немецки, для создания аутентичности?
Городской партизан Груздат талантливо сделал острую проволоку, режущую шины полицейских у атакованного воющего банка. Когда завербовавший его в революцию Малер попадается, Груздат начинает строить у себя в гараже крошечный геликоптер. План таков: эта самоделка зависает над тюрьмой, бросает лестницу и «цепляет» товарища, чтобы унести его из мест разрешенного заключения в царство запрещенной свободы. Побывав в гараже, товарищи крутят пальцами у виска. «Если мы собираемся изобрести новое общество» – говорит им Груздат, отгородившись от маловеров маской сварщика – «то уж вертолёт это не проблема».
Дочке протестантского пастора снились городские площади, укрытые коврами из мертвых голубей. Тысячи мертвых крыльев. Навсегда в 1977-ом она стоит в воздухе своей камеры 720 тюрьмы Стаммхайм. Зависла над полом, преодолев притяжение. У трупа вид ученика, который не станет возражать воспитателю, но никогда не согласится с ним.
«Юрист», написала она на папке, которую, в случае своей смерти, просила передать канцлеру. Эту просьбу обещала исполнить христианская миссия. Этой папки нигде не нашлось.