Маршал Тухачевский
Шрифт:
Никогда, никогда больше не повторится этот кошмар. Партия положила конец беззакониям, связанным с культом личности Сталина. И светлое имя Михаила Николаевича Тухачевского опять сияет среди лучших, достойнейших имен верных сынов Советской Родины.
СКОЛЬКО БЫ ОН МОГ ЕЩЕ СДЕЛАТЬ
ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ
Г. П. СОФРОНОВ
1922 год. Первый тактический съезд высшего комсостава Красной Армии. На трибуне М. Н. Тухачевский. Он –
Для содоклада слово предоставляется командиру 17-й Нижегородской дивизии, то есть мне. Я защищаю точку зрения, выработанную военно-научным обществом нашей дивизии. Она противоположна той, которую высказал М. Н. Тухачевский. Основой строя Михаил Николаевич предлагает считать шеренгу, я – колонну. Вопрос ставится на голосование, и большинство принимает мое предложение.
Я горд от сознания собственной правоты и одержанной победы, а Тухачевский с присущим ему спокойствием и дружелюбием расспрашивает меня о нашем военно-научном обществе, о том, как нам удалось отработать строи, столь горячо защищаемые мной на съезде. Я отвечаю на его вопросы, не подозревая, что история не закрепит мою победу. Хотя строи, разработанные 17-й дивизией, и вошли в уставы Красной Армии, практика показала их непригодность и со временем отвергла. Между тем шеренги, предложенные тогда М. Н. Тухачевским, живут поныне.
Вот как произошло мое первое знакомство с Михаилом Николаевичем и вот чем обернулась моя «победа» над ним.
Потом мы встретились в 1935году. М.Н.Тухачевский был заместителем наркома, а я учился на особом факультете военной академии. После выпуска меня на полтора года прикомандировали к управлению боевой подготовки и поручили работу над уставами Красной Армии.
Известно, что Тухачевский уделял уставам много внимания, особенно Полевому. Однажды в беседе с ним я посоветовал включить в Полевой устав статью о широком применении дымов при прорыве укрепленных полос.
Беседа эта возникла случайно, на партийном собрании, в перерыве между докладом и прениями. Михаил Николаевич выслушал меня очень сосредоточенно, но от ответа уклонился:
– Такой вопрос с ходу решать нельзя. Дело непростое. Приходите, пожалуйста, ко мне завтра, и мы спокойно разберем ваше предложение.
На следующий день я явился к заместителю наркома и начал свой доклад примерно так:
– При прорыве укрепленной полосы дымы сыграют положительную роль лишь в том случае, если будут применяться на широком фронте и продолжительное время. Для дымопуска необходимы соответствующие условия погоды и благоприятное направление ветра.
Тухачевский неторопливым жестом остановил меня:
– Погодите, Георгий Павлович. Зачем здесь эти округлые фразы? Говорите, будьте добры, попроще, но подетальнее, поконкретнее.
Я принялся докладывать о применении дымов, как оно мне рисовалось. Говорил и о дешевизне этого средства, об обстановке, благоприятствующей использованию дымов для дезориентирования противника. Приводил примеры, называл размеры интервалов между очагами дымопуска. Речь шла о создании сплошной
Михаил Николаевич не пропускал ни одного слова. Я чувствовал, что идея применения дымов все больше и больше захватывает его. А когда дело коснулось перенесения очагов дымопуска по мере продвижения наших войск, он даже нетерпеливо прервал меня:
– Я вас правильно понял: вы рассчитываете, последовательно перенося очаги дымопуска, незаметно подвести свою пехоту вплотную к дотам противника? Любопытно! Оказывается, простыми средствами можно решать сложные проблемы. Мне по душе ваше предложение…
Многие подробности и детали обсудили мы в этот день. Меня радовало, мне льстило одобрительное отношение М. Н. Тухачевского к идее, о которой я столько думал и в эффективность которой глубоко верил.
В ходе беседы Михаил Николаевич очень четко отделил уже известное и зафиксированное в уставах и наставлениях от того нового, что только-только выкристаллизовывалось.
– Когда, при каких обстоятельствах зародилась у вас мысль о возможности скрытного и, видимо, не чреватого потерями подхода к вражеским дотам? – спросил меня Тухачевский.
– На военной игре в Белорусском округе. Я предложил это Уборевичу, играя за сторону, которой предстояло прорывать укрепленную полосу.
– А Уборевич?
– Он заинтересовался, в принципе поддержал идею, но не воспользовался ею сразу, так как не хотел комкать план игры. Кроме того, советовал подержать ее пока в секрете, не выступать с этим предложением в печати.
– И знаете, Уборевич прав, – живо откликнулся Михаил Николаевич. – Разбалтывать этого ни в коем случае нельзя. Я даже не склонен пока включать такую статью в Полевой устав. Однако работать над вашей идеей обязательно будем и используем ее в грядущей войне…
Но когда наступила война, ни Тухачевского, ни Уборевича с нами не было.
Во время боев в Финляндии я доложил свои соображения К. Е. Ворошилову. Он одобрил их и командировал меня к С. К. Тимошенко. Тот тоже одобрил. Но этим все и кончилось.
С годами все труднее становится извлекать из памяти факты. Однако постараюсь восстановить еще одну историю, раскрывающую поистине поразительную способность Михаила Николаевича улавливать все новое и превращать любую мало-мальски ценную идею в полезное практическое дело.
В 1936 году я написал работу о воздушных десантах, в которой подразделял их в зависимости от боевого применения на десанты силовые и блокадные. Первые должны были действовать во вражеском тылу обычными общевойсковыми методами, то есть вести наступление, встречный бой, обороняться. Вторые предназначались для действий по-партизански, отдельными ротами и взводами.
Работа моя состояла из трех частей: 1) воздушные-десанты – средство глубокой операции; 2) основы тактических действий десантов и 3) выброска воздушно-десантного корпуса в наступательной операции фронта для дезорганизации противника.