Марсианин
Шрифт:
— Да… когда ребята предложили на Совете группы эту продажу, — мрачно сказал Николай, — я думал, что так и не договоримся не до чего и оно останется с нами.
— Кое-чего останется, так как без него нельзя. По крайней мере пока нельзя. Я имею в виду спальники.
— А остальное продаём? — печально заключил Николай.
— За исключением ещё палатки, так как она порвана.
— Всё равно жалко. Я к нему так привык… Ну да ладно — надо, значит надо.
— Вот это деловой подход! — решил
Когда покидали дом, Борис Ефимович подошёл к Владимиру и заговорщически подмигнул.
— Кстати, — понизил голос Борис Ефимович, — вы как, проблему с документами решили? Помощь не требуется?
— Спасибо, уже не требуется. Справились.
— Вы уверены, что те паспорта будут нормальные?
— Да. Уверены. Они будут настоящими.
— О! Даже так…
— И как вам это удалось?
— Да посулили хорошее вознаграждение. Вот эти самые денежки, что мы выручим от продажи снаряжения, как раз и пойдут в первую очередь на оплату получения тех самых паспортов.
— Шестьдесят тысяч? А не слишком много?
— Да не шестьдесят! Всего-то две тыщи зелёных.
— А делаете через паспортный стол? А то если что — у меня есть выходы.
— Конечно. Через него делаем.
— А! Ну тогда другое дело. Я тут как раз хотел именно такой вариант предложить.
Владимир, не стал уточнять, что уже всё сделано посчитав эту информацию и так излишней.
Химеры, мутанты и двойники
Вадик, вполне честно перед собой, боялся нового мира. Это другие бы на его месте, возможно, держа грудь колесом, тряслись внутренне и даже самим себе боялись бы признаться в этом. Такая их позиция была опасна тем, что человек, столкнувшись с реальной опасностью, ломается неожиданно. И неожиданно, прежде всего для себя самого, что часто очень сильно усугубляет общую ситуацию.
У Вадима же, ситуация была попроще и, в этом смысле, менее опасная. Он хотя бы знал когда и при каких обстоятельствах может сломаться. А знание этого вполне могло его охранить от этого великого конфуза, чтобы вовремя остановиться и дать задний ход, — не лезть на рожон. Тем более, что в его ситуации, всегда этих самых «обходных путей» должно было бы быть несколько. Он это знал ещё по приключениям дома — в родном мире. Ведь и хулиган он был больше потому, что чисто из мальчишеского упрямства, хотел преодолеть свои страхи, и доказать всем, какой он бесстрашный.
Вполне нормальное желание.
Просто он тогда выбрал для этого не тот путь. В чём его, наконец-таки изловив, и поправили.
Тем не менее, за собственный страх, ему было и сейчас очень стыдно, он его постоянно прятал подальше от глаз. За показной флегматичностью. Ему постоянно казалось, что ребята, его окружающие гораздо более бесстрашные и сильные духом, чем он сам. Тем более, что в походах они не раз ему неявно доказывали делом, что хотя бы по части физической выносливости они пока что выше него.
Конечно, ребята даже и не подозревали о том, что они, якобы, что-то там Вадику «доказывают». Это была сугубо внутренняя Вадикова проблема.
Также немалую роль в подпитке комплекса играло присутствие в группе Героя. Вот уж кто, как считал Вадик, не подвержен страху, так это Он. Тем более, что Владимир ни разу, нигде и никогда не рассказывал о тех страхах, что он испытал тогда, во время катастрофы и после. Конечно, по родной культуре, в которой он был воспитан, и по части самолюбия, это было, возможно, для Владимира и важно — сокрытие своих мелочных мыслишек и страхов (ведь преодолел же их!), — но для Вадика это создавало дополнительные трудности.
Да, он хотел быть Героем тоже.
Да, та ситуация, в которой оказалась группа как раз и делает его прямым кандидатом в Герои.
Но для того, чтобы им стать, надо, как минимум, выбраться из той ситуации, в которую все попали. И выбраться по возможности, без потерь. Сгинувший без следа — уже не герой (так он считал). Беда тут была ещё в том, что для выхода из ситуации надо было рисковать. И рисковать надо было всем. В том числе и ему самому. А раз так, то он также ещё рисковал оказаться в рядах тех, кто не вернётся. Хоть бы и в единственном числе. А он очень хотел вернуться и это добавляло страхов.
Вадик стоял возле шкафа в комнате общаги и медленно одевался. Медленно, чтобы максимально оттянуть момент принятия окончательного решения, чтобы оттянуть момент необходимости сделать тот первый шаг, после которого уже возврата назад не будет.
Он снял с вешалки свою куртку, тупо осмотрел её и естественно никаких дефектов не нашёл. Ни дырок ни грязного пятнышка. Сам же за этим тщательно следил. Медленно, как в замедленной съёмке кино, накинул её на плечи и тупо уставился на себя в зеркало.
В зеркале отразился печального образа субъект, в не застёгнутой пуховке с обречённостью во взоре, хоть и бритый, аккуратно причёсанный, но производящий впечатление несколько растрёпанного.
Вадим осмотрел своё отражение и тяжко вздохнул. Ему сегодня даже привычное собственное отражение внушало отвращение.
Сейчас ему предстояло идти, впервые здесь, устраиваться на работу. Он и у себя дома, в родном мире, пошёл на работу со страхом. Страхом того, что не справится и его засмеют.