Мартин Иден. Рассказы
Шрифт:
Сначала он колебался, в какую библиотеку ему пойти — в Берклейскую или в Оклендскую; наконец остановился на второй — ведь Рут жила в Окленде. Кто знает, возможно, она зайдет в библиотеку, и он встретит ее там. Он не был знаком с устройством библиотек и долго блуждал между полками беллетристики; наконец, хорошенькая, похожая на француженку девушка, по-видимому, заведовавшая этим отделом, объяснила ему, что справочный отдел находится наверху. Но он не знал, что нужную справку можно получить у сидевшего за конторкой служащего, и пошел странствовать по отделу философии. Он слыхал, что существуют философские сочинения, но никогда не думал, что их такое множество. Высокие полки, нагруженные тяжелыми томами, внушали ему сознание собственного ничтожества, но вместе с тем и подстегивали его: сколько здесь работы для его мозга! В отделе математики он нашел книги по тригонометрии и начал их перелистывать, с удивлением глядя на непонятные формулы и цифры. Ведь он, казалось, умеет читать по-английски, но здесь какой-то совершенно незнакомый ему язык. А Норман с Артуром знали этот язык. Он слышал, как они
Так он блуждал по библиотеке, глядя на уставленные премудростью полки, переходя от уныния к уверенности в своих силах. В отделе «разных сочинений» он напал на «Конспективный курс» Норри и с благоговением перелистал его. Этот язык отчасти был ему родной. Затем он нашел Боудича, сочинения Лекки и Маршалла. Вот что он сделает — он изучит навигацию. Бросит пить, серьезно будет учиться и станет капитаном. В это мгновение Рут казалась ему близкой. Когда он будет капитаном, он сможет жениться на ней (если она этого захочет). Ну, а если она не захочет, тогда он все-таки бросит пить, будет жить ради нее как порядочный человек. Но вдруг он вспомнил о страховых обществах и о судовладельцах, которым приходится служить капитану и чьи интересы всегда диаметрально противоположны. Нет, морская карьера не для него. Он оглянулся вокруг, увидел десятки тысяч томов и закрыл на миг глаза. Ведь в этом множестве книг заключается огромная сила. Если он хочет совершить что-нибудь великое, он должен сделать это на суше. Да и к тому же капитанам не разрешается брать с собой в плавание жен.
Настал полдень, затем день начал клониться к вечеру. Мартин забыл о том, что с утра не ел, и продолжал искать книги о правилах хорошего тона. Кроме мысли о карьере, его мучил еще один, весьма простой, конкретный вопрос. «Если вы познакомились с молодой леди и она приглашает вас зайти, то через сколько времени вы можете отправиться к ней?» — так он мысленно формулировал его. Но, когда он наконец отыскал искомую полку, он не нашел там ответа. Он почувствовал себя буквально подавленным огромным количеством условностей и запутался в лабиринте правил относительно обмена визитными карточками в светском обществе. В конце концов он прекратил поиски. Он не нашел того, что искал, зато открыл новую для него истину, что для овладения наукой о хорошем тоне нужна целая жизнь и что ему понадобятся две земных жизни, чтобы изучить его.
— Вы нашли, что хотели? — спросил его сидевший за конторкой человек, когда он уходил.
— Да, — ответил он. — Хорошая у вас библиотека.
Библиотекарь кивнул головой.
— Заходите почаще. Вы кто — моряк?
— Да, — ответил он. — Я непременно зайду еще.
«Ну как это он мог угадать, что я моряк?» — спрашивал себя Мартин, спускаясь по лестнице.
Выйдя на улицу, он сначала шел ровным, но довольно неловким шагом, выпрямив стан; вскоре он весь погрузился в свои мысли и к нему опять вернулась его прежняя, естественная раскачивающаяся походка.
Глава VI
Мучительное беспокойство, острое, как голод, томило Мартина. Он жаждал хотя бы взглянуть на эту девушку, с исполинской силой захватившую его в свои крохотные ручки на всю жизнь. Но он никак не мог решиться пойти к ней. Он боялся, что еще рано, боялся оказаться виновным в нарушении ужасных правил этой ужасной установки — хорошего тона. Он целыми часами просиживал в двух библиотеках — Оклендской и Берклейской; он записался в них и записал даже обеих своих сестер, Гертруду и Мэриен, а также и Джима, купив у него согласие на это за несколько стаканов пива. Таким образом, он мог брать книги по четырем карточкам. Теперь газ горел в каморке для прислуги до рассвета, и мистер Хиггинботам брал с Мартина пятьдесят лишних центов в неделю.
Однако чем больше он читал, тем сильнее росла в нем жажда знания. Каждая прочитываемая страница являлась как бы крохотным окошечком, через которое он заглядывал в бесконечную область науки. Жажда знания не утолялась, а все росла. К тому же он не знал, с чего ему начать, и постоянно страдал от недостатка подготовки. Намеки на самые обыкновенные, известные каждому вещи он не понимал. Много неясного было и в стихах, приводивших его, однако, в безумный восторг. Он прочел еще многое из Суинберна, кроме тома, данного ему Рут; «Долорес» он понял отлично. «Но Рут, — подумал он, — не может понять этой поэмы: она всегда жила слишком утонченной жизнью». Потом ему случайно попались стихотворения Киплинга; этот поэт окончательно покорил его звучностью, жаром и блеском, которые он умел придать всему тому, что было так знакомо Мартину. Его поражала любовь поэта к жизни и его тонкое знание психологии. Это слово — «психология» — было ново для Мартина. Он купил словарь, отчего значительно оскудел его денежный запас и приблизился день, когда ему придется опять отправиться в плавание, чтобы заработать еще. А мистер Хиггинботам, узнав о покупке словаря, пришел в ярость; он предпочел бы, чтобы эти деньги попали к нему в карман в виде платы за пансион.
Днем Мартин не решался приблизиться к жилищу Рут; зато по ночам он, точно хорек, бродил вокруг дома Морзов и глядел на окна, преисполненный любовью даже к стенам, за которыми она жила. Несколько раз его чуть не захватили на месте преступления ее братья, а однажды он последовал за мистером Морзом, когда тот отправился в город, и внимательно изучал его лицо при свете уличных фонарей. Он все время мечтал, чтобы Морз внезапно подвергся какой-нибудь смертельной опасности — тогда он вовремя кинется к нему и спасет его. В другой раз Мартин был вознагражден за свое ожидание: в одном из окон второго этажа промелькнул силуэт Рут. Он видел только ее голову и плечи: она стояла перед зеркалом и поправляла прическу, подняв руки. Это длилось лишь мгновение, но оно показалось ему бесконечностью: самая кровь его, казалось, превратилась в вино и бурно закипела в нем. Затем она опустила штору. Он теперь знал, где ее комната, и после этого постоянно приходил к дому. Спрятавшись за большое дерево на другой стороне улицы, он курил одну папиросу за другой. Как-то раз днем он увидел на улице ее мать: она выходила из банка. Это было новым доказательством того огромного расстояния, которое отделяло Рут от него. Она принадлежала к тем, кто имеет дело с банками. Сам он ни разу не был внутри банка, и ему казалось, что в эти учреждения заходят только очень богатые, слишком влиятельные люди.
В нем все же совершился нравственный переворот. Ее непорочность и духовная чистота одержали верх, и он сам почувствовал постоянную потребность быть в чистоте. Иначе он навсегда окажется недостойным дышать с ней одним воздухом. Он начал чистить зубы, руки скреб кухонной щеткой, пока, наконец, не увидел в окне аптекарского магазина щетку для ногтей и не угадал ее назначения. Когда он покупал ее, приказчик, взглянув на его ногти, посоветовал ему приобрести пилочку; таким образом у него появилась еще одна принадлежность туалета. В библиотеке он нашел книги об уходе за телом. Тотчас же у него появилось желание принимать по утрам холодные ванны, к великому удивлению Джима и полному недоумению мистера Хиггинботама, не сочувствовавшего подобным утонченным замашкам и серьезно подумывавшего о том, не брать ли с Мартина лишнюю плату за воду. Кроме того, Мартин сделал еще шаг по пути к прогрессу — это касалось брюк. Теперь, когда он начал интересоваться всеми этими вещами, он вскоре заметил разницу между брюками простолюдинов, всегда отвисающими на коленях, и брюками состоятельных людей, с прямой складкой сверху донизу. Узнав, каким образом это достигается, он немедленно отправился к сестре в кухню за утюгом и гладильной доской. Сначала его постигла неудача: он прожег себе брюки, пришлось купить новые, и этот неожиданный расход еще больше приблизил день его отъезда.
Перемена в нем не ограничилась только внешностью. Правда, он все еще курил, но бросил пить. До этого времени он считал, что пьянство — признак мужественности, и гордился своей крепкой головой, благодаря которой он мог перепить и свалить под стол любого. Раньше бывало, как только он встретится с кем-нибудь из своих прежних товарищей, — а их в Сан-Франциско было немало, — он угощал их и в свою очередь принимал угощение от них. Теперь он поступал так же, но только себе он приказывал подавать имбирный эль или безалкогольное пиво и добродушно выносил насмешки приятелей. Когда они начинали пьянеть, он внимательно изучал их состояние, наблюдая за тем, как они доходят до скотского состояния; глядя на них, он благодарил Бога, что больше не похож на них. Они в пьянстве искали забвения; только напившись, они могли забыться и наслаждаться своими фантазиями. Мартин же больше не нуждался в возбуждающем действии крепких напитков. Он был опьянен глубоким, новым для него чувством к Рут — к Рут, зажегшей в нем любовь и открывшей ему существование возвышенной и вечной жизни; он был опьянен чтением, под влиянием которого его охватывала острая жажда знания; опьянен сознанием своей чистоплотности, благодаря которой улучшалось его и без того завидное здоровье и во всем теле появилось ощущение физической радости бытия.
Как-то раз он отправился в театр в слабой надежде, что случайно увидит ее там. И действительно, он увидел ее со своего места на балконе второго ряда. Она шла по боковому проходу, с ней были Артур и незнакомый ему молодой человек в пенсне, с густой шапкой волос; при виде его Мартин мгновенно почувствовал укол ревности, затем увидел, что она заняла место в партере, — и больше в этот вечер почти не видел ее: только издали белели ее стройные плечи и сияли бледно-золотистые волосы. Но не он один оглядывал все вокруг: впереди него, немного в стороне, сидели две молодые девушки, посматривавшие на него с улыбкой. Мартин всегда отличался общительностью. Он никогда не любил осаживать людей. В прежние времена он улыбнулся бы девушкам в ответ, а затем пошел бы и дальше, чтобы вызвать у них улыбку. Но теперь было иначе. Правда, он раз улыбнулся девушкам, но затем отвернулся и нарочно прекратил глядеть в ту сторону. Потом он как-то забыл о них и, случайно взглянув, заметил, что они продолжают ему улыбаться. Разумеется, он не мог полностью переродиться в один день и избавиться от своей природной приветливости: он дружелюбно, тепло улыбнулся девушкам. Вся эта история была для него не нова. Он видел, что по-прежнему к нему тянутся женщины. Но теперь все изменилось. Там, внизу, в партере, сидела единственная женщина, которая для него существовала в мире, совершенно не похожая — до ужаса не похожая — на этих двух девушек его класса, к которым теперь он мог почувствовать лишь жалость. Он от души желал, чтобы они обладали хоть малой долей ее нравственных качеств и красоты, и ни за что в мире не позволил бы себе их оскорбить. Наоборот, он был польщен их заигрыванием и даже испытывал угрызения совести за то, что допустил его. Он сознавал, что, принадлежи он к тому же обществу, что и Рут, эти девушки не старались бы завязать с ним знакомства, и с каждым взглядом, брошенным ими в его сторону, он все сильнее и сильнее чувствовал, как его тянет вниз, как его опять старается засосать прежняя жизнь.