Мартин Заландер
Шрифт:
Заландер легонько тряхнул головой, внимательно оглядываясь по сторонам. Что ж, сказал он себе, все великие перемены сопряжены с переходным периодом, к ним надобно привыкнуть! Но я-то думал, уже сам факт такого события придаст земле и небу иной облик! А в конечном счете именно прирожденная скромность, безобидная привычка не позволяет народу, да, наверное, не позволит и впредь с легкостью рядиться в более изысканную тогу!
Они вышли к довольно большому ресторану, заполненному как будто бы простой публикой; изнутри доносился ровный рокочущий гул, верный признак того, что лев Народ спокоен
С некоторым трудом отец и сын все же отыскали пока не занятый столик. Но едва успели сесть и отведать немного пива, как подошли еще двое, бесцеремонно заняли свободные места и тоже заказали пиво. Один явно из южных немцев, второй — швейцарец, причем из окрестностей Мюнстербурга. Усы и бородка подстрижены на французский манер, шляпа сдвинута на затылок, для вящего удальства. Не обращая внимания на окружающих, оба сей же час продолжили громкий разговор.
— Я уже говорил, — грубоватым тоном сказал швейцарец, — ты меня знаешь! Я себя одурачить не дам!
— Да кто тебя дурачит? Уж точно не я! — бесхитростно вставил второй.
— Я говорю не о ком-то определенном, а вообще! Вот гляди, письмо от моего бывшего мастера из Санкт-Галлена! Коли захочу, в любую минуту могу туда вернуться!
Он извлек из кармана письмо, подал приятелю, тот прочел и сказал, что письмо хоть куда, не каждый может предъявить этакие рекомендации, лестное письмо, черт побери, да — да, лестное!
— Мне лесть без надобности! Я обойдусь без лизоблюдов, я свободный человек, независимый, гордый, если хочешь, а лесть я презираю!
— Так ведь я и не льщу, даже и не думал. Это чистая правда!
— Вот то-то же! Но я туда не вернусь, незачем покамест себя связывать, я ведь знаю, он просто хочет спихнуть мне свою дочку. Вообще-то мне стоит только руку протянуть, дочка здешней моей квартирной хозяйки так и норовит попадаться у меня на дороге! Но я себя связывать не хочу. Неохота мне покамест мастером становиться, хоть за плечами уже целых двадцать восемь лет! Дурак буду, коли этакую обузу на шею повешу! Лучше сам помучаю мастеров!
— Да, лихой ты парень!
— Пожалуй! Не сомневайся!
— Я-то сам, увы, обзавелся женой и детьми, да и мастером, увы, стал, в общем, связан по рукам и ногам, горемыка!
— Почему ты так рано женился?
— Домой не хотел возвращаться, вот и подумал: женись тут при первой возможности, тогда сразу и закрепишься!
— Ха, я, конечно, понимаю, в Швейцарии тебе больше нравится! Но нельзя же вам всем тут торчать, хоть у нас и хорошо!
— Да уж, вы молодцы, ничего не скажешь! Шустрые ребята, разрази меня гром. А тебе вообще никто в подметки не годится!
— Ну, вот этого не надо, я лести не люблю! Однако ж спуску никому не дам! — Польщенный швейцарец свирепо пригладил усы и чокнулся с немцем: — Пей, ставлю еще по стаканчику!
Мартин Заландер с удивлением слушал эти речи, свидетельствовавшие о пошлости взглядов на жизнь и необузданном тщеславии, и говорил себе: «Ох и мерзкий же тип! Подмастерье столяра или сапожника, а до чего ловко устроился: муравьи разводят тлю и доят ее, а он держит собственного подхалима, шваба, как их тут кличут!»
Хочешь не хочешь, пришлось слушать дальше. Швейцарский труженик ударился в такие самовосхваления, какими занимаются лишь прескверно воспитанные люди, вдобавок способные лишь на низменные помыслы и чувства. Но чем больше он бахвалился и превозносил свою персону, тем больше немец робел, а может, просто прикидывался. Ведь одному Богу известно, по каким причинам сей хитрец лебезил перед грубияном-приятелем.
И чем смиреннее он себя вел, тем сильнее заносился второй.
— Ты, парень, посмекалистей других! — вскричал он. — Умеешь ценить, что живешь в Швейцарии, среди этакого народа, как мой! Погляди на меня! Мы сами наводим порядок и все делаем так, как желаем, и я — один из этого народа и ни у Бога, ни у черта совета не спрашиваю! Вот еще сегодня пойду на обсуждение закона о суде, а там больше тыщи параграфов, и завтра на работе не появлюсь, потому как обсуждение наверняка затянется. Пускай мастер встает спозаранку да вкалывает! Ты согласен?
— Да я ведь все время твержу, что стыдно мне быть немцем!
— Что ж, не без причины, хотя и среди ваших попадаются энергичные парни! Но ты гляди на нас повнимательней да учись, перенимай полезное!
Более Заландер сдержаться не мог. Побагровев от гнева, он хватил кулаком по столу и крикнул немцу:
— Стыдно этак говорить, коли сам родом из могучей страны! А вам, господин соотечественник, обернулся он к мюнстербуржцу, — должно быть стыдно этак допекать доверчивого иностранца и позволять ему превозносить вас да расхваливать! Десять лет я пробыл в Америке и нигде не слыхивал столь тщеславных и хвастливых зазнаек, как вы! Хороши же у нас порядки, коли молодые люди болтают как сороки, под стать повивальным бабкам! Фу, черт!
В безрассудном своем возмущении он до того возвысил голос, что народ за соседними столиками повернулся к ним, прислушиваясь. Швейцарец сперва опешил, но уже в следующую минуту вскочил на ноги, простер руку и выкрикнул:
— Вы кто такой? Кто вас просит подслушивать чужие разговоры?
— Я не подслушивал! Я уже сидел здесь, когда вы заявились со своими разговорами!
— Ох и ловкач! Коли вам не нравится наш разговор, так и ступайте себе! Все равно вы шпион и народом пренебрегаете!
Он резко дернул стоявший меж ними столик, аж стаканы зазвенели, посетители столпились поближе, кое-кто закричал:
— Чего ему надо?
— Поносит нас, бранит тщеславными зазнайками да повивальными бабками, нас, молодежь, когда мы славим свободу и отечество!
Немец тоже утратил свое добродушие и начал шуметь.
Заландер посмотрел на сынишку, взял его за руку и поспешно протиснулся сквозь толпу вон из зала, не преминув с силой толкнуть стол, который противник норовил двинуть на него. Ему весьма хотелось усмирить пробудившихся демонов или упомянутого льва настойчивой речью; однако присутствие сына принудило его отказаться от дальнейших препирательств, дабы, чего доброго, не оказаться избитым и униженным на глазах у ребенка.