Мартовские дни
Шрифт:
В средокрестии, где неразрывным узлом сходились продольные и поперечные линии церкви, черной статуэткой сидел Кириамэ — не в привычной позе с ловко скрещенными ногами, а на коленях, опираясь на пятки. Отвязанные от пояса дайсё, большой и малый мечи нихонского принца, покойно лежали перед ним на усыпанном мелкой золотистой стружкой и щепой полу. Ёширо выглядел ничуть не обеспокоенным или встревоженным, но отрешенным и внутренне сосредоточенным, как во время медитации.
Доведись ему оказаться на месте принца, Пересвет нешуточно бы взволновался — ибо рядом с нихонцем стоял некий человек. Солнечные зайчики весело прыгали
— Джанко? — оторопел царевич. — Джанко, а… а что ты здесь делаешь?
— Завершает Аркан, — ответил за ромалы Ёширо. Полуопущенные ресницы нихонского принца чуть дрогнули, а голос нет — бархатистый, переливчатый, звенящий полуденным колокольцем. — Остановись там, пожалуйста. Не приближайся. Гардиано все правильно понял — это партия в сёги, шахматы. Еще немного, и ромей сообразил, против кого мы играем. Нам пожертвовали крупную фигуру, Аврелия, и мы отвлеклись на спасение детей. У нашего соперника появился шанс. Вдруг кто-нибудь из нас не выберется из подвала книжника? Вдруг на радостях и по глупости мы сочтем эллина искомым виновником, и на том успокоимся?
— Погоди! — вспугнутые криком царевича и оглушительно хлопая крыльями, под куполом заметалась пара голубей. Ужасающим и прекрасным образом все совпадало. Вставало на положенные места, складывалось один к одному, как разноцветные кусочки смальты-мозаики. Из пустоты возникала картина, но Пересвет всей душой не желал видеть тех чудовищ, что изображались на ней. — Это что ж выходит, Душегубец — Джанко? А как же тогда Айша? Он же был готов в награду за найденного убийцу сестры чудо-коня отдать, он ведь нелживо горевал по ней, я сам видел! Или она тебе вовсе никакая не сестра, и имя не твое, и ромалы — вовсе не твой народ?
— Айша моя законная сестра по отцу, но мы с ней — пахлав, рожденные в Фарсе, Персиании по вашему. Нам с ней нужно было добраться до вашего царства, не привлекая внимания. Ромалы кочуют повсюду, нигде подолгу не задерживаясь, и мы пошли с ними, — спокойно, как наставник на уроке, разъяснил Джанко. — Конечно, я горевал по ней. И буду горевать все те немногие дни, что мне остались. Она — мое сердце. Она с рождения знала, к чему предназначена, и, как и многие женщины до нее, с достоинством ждала своего дня. Но в последний миг моя сестра не выдержала искушений мира. Я едва успел ее остановить.
— Айша встретила княжича Радомира, влюбилась и намеревалась убежать с ним, — с легкой язвительностью добавил Ёширо. — Кстати, княжич не был одним из положенных узелков на Аркане. Его смерть — старая добрая месть коварному разлучнику.
— Она заморочил ей голову, — посуровел Джанко. — Сбил с толку. Айша забыла, зачем явилась на свет, и пожелала избежать предначертанного. Нельзя выйти из тени Великих. Мы служим им, из поколения в поколение. Ждем, когда перст судьбы укажет на одного из нас — и молимся, всякий день молимся о том, чтобы она избрала кого-нибудь другого, чтобы мы могли остаться и прожить жизнь просто людьми, а не исполнителями ее воли…
«Хелла велела искать человека, выжженного изнутри. Вот он, перед тобой».
— Джанко, — осторожно заикнулся Пересвет. — Джанко, ну послушай же. Я говорил с колдуньей. Настоящей, не чета прочим. Она сказала, этот ваш Аркан — ложь. Нет никаких древних и падших божеств, и им не нужны никакие жертвы. Вон, спроси хоть у Кириамэ. Нихонцы живут на свете куда подольше всех прочих народов, но даже они не складывали таких легенд. А уж они со своими ками на такой короткой ноге, что запросто вечерять на огонек заглядывают…
— Считается дурным тоном верить в легенды тех, кого покорила Империя, — церемонно сдержанным тоном возразил Кириамэ. — Но я всегда был неумеренно любознателен. Искал там, куда запрещалось соваться. Благие и мудрые ками, что покровительствуют Нихону, не всегда были такими. Они сходили в мир яростным огнем и безжалостным морем, чумой и безумием. Это история неизменна для любого народа — чтобы жить и выжить, молодому поколению божеств приходится сразиться с предшественниками. Чтобы могли жить прекрасные и исполненные гармонии дети, нужно победить ужасных и не ведающих пределов своей силы отцов. Предание истинно от первого до последнего слова. Оно всегда было правдиво, но нам стыдно и неловко признать это. Когда я прозрел и осознал, с чем мы имеем дело, я навестил нашего книжника. Потолковал с ним по душам.
— Он же клялся, что понятия не имеет ни о каком Аркане… — Пересвет не признал собственного жалкого голоса. Мир распадался на части, и царевич ничего не мог поделать. Только изрезать пальцы в кровь, хватаясь за острые, в зазубринах, края осыпающихся льдинок.
— Ты хотел знать, ничего не предлагая взамен, — мягко укорил принц. — А я пообещал даровать ему то, чего он так страстно желал.
— Быструю смерть без мучений, — понимающе кивнул Джанко.
— Он был очень умным и начитанным человеком, этот эллин Аврелий. Ему доводилось слышать об Аркане, сдерживающем в вечности павших богов. Гардиано напомнил мне о символах и фигурках для сёги. Книжник припомнил некогда виденный перечень двенадцати душ, двенадцати образов и узелков, что своей смертью укрепляют Петлю. Оставалось сесть, сравнить списки и задуматься. Джанко почти выполнил возложенный на него долг, ему недоставало лишь двух последних фигур.
— И тогда он заявился ко мне, — ромалы, который на самом деле не был ромалы, молниеносно перекинул кинжал из руки в руку и предупреждающе глянул на Пересвета, мол, оставайся где стоишь. — Сказал, что ему все известно, и предложил заключить договор.
— К-какой такой договор? — обреченно заикнулся царевич. Они по-прежнему оставались втроем в пустой церкви, ни Войслава, ни Щур не торопились на помощь, а Джанко и Кириамэ вели свою запутанную игру, оставив Пересвету единственную роль — безмолвного свидетеля. — Какие треклятые фигуры ему были нужны?
— Повелитель и Влюбленный, — нихонский принц наконец поднял веки. Ровное, равнодушное мерцание синего льда над бездонной пропастью. — А еще он поведал мне о том, чего не было записано в эллинских книгах и о чем не ведал Аврелий. О добровольности. Жертва, что всходит на алтарь павших богов с открытыми глазами, сознавая, ради чего вершит свое деяние — такая жертва неизмеримо ценней робко, бегущей и сопротивляющейся. Двенадцать жизней, двенадцать месяцев до того, как боги вновь испытают жажду и потянутся к недосягаемому миру. Осознанная жертва способна вдвое или втрое продлить этот срок.