Марусина заимка
Шрифт:
– Уехал утром, прямо с бала... Как-то удалось переправиться?..
Я сказал, что переправа, вероятно, очень трудна. На реке довольно крупное "сало". Ямщики на некоторых станках дежурят в "ямах". Людям приходится очень трудно. Он выслушал последнее замечание с небрежным видом и сказал:
– Народ привычный... Боюсь, что и мне скоро придется ехать в участок, и притом довольно далеко...
– Ваш участок, вероятно, велик, - сказал я, чтобы поддержать разговор.
Он слегка улыбнулся как-то особенно, одними бровями и уголком губ, в которых была защемлена сигара, и сказал кратко:
– На европейский масштаб - целое государство!.. Да вот, не угодно ли взглянуть
И он с изящной небрежностью сделал округленный жест рукой по направлению к большой карте, висевшей над камином.
Я с любопытством взглянул на нее. Синяя черта, извиваясь между хребтов, горных речек и падей, уходила на северо-восток, захватывала значительную часть течения Лены и ее безымянных притоков, подходила к водоразделу Енисея на северо-западе, а на юго-востоке широким синим пятном к ней придвигался Байкал...
Этот клок разрисованной бумаги живо подействовал на мое воображение. Мне представились эти сотни и тысячи верст, оставшихся назади, которые мы одолевали так долго и с такими усилиями... Зеленые пятна, там и сям причудливыми массами разбросанные кистью чертежника, - это глухая, дремучая тайга, непроходимою, дикою чащею раскинувшаяся по горным уступам и ущельям. Черные точки - убогие станки, населенные несчастными, полуголодными и угрюмыми ямщиками. Извилистые полоски - это горные речки, через которые мы переправлялись с такими приключениями... Все это живо представилось мне при взгляде на карту "участка", который этот франтоватый господин в серой тужурке с такой великолепной небрежностью только что назвал "своими владениями".
"Да ведь это в самом деле владетельный князь", - подумал я и с невольным любопытством еще раз взглянул на г-на Кострова.
По наружности сразу видно, что это не коренной сибиряк, а из "навозного элемента", как их иронически зовут в Сибири... Сильно воспользовался жизнью в России... разорился... Потом взялся за ум... Приехал в хвосте генерал-губернаторской свиты и благодаря столичной протекции получил теплое место на приисках. В то время эти "навозные" господа не пользовались особенным расположением сибиряков. Последние предпочитали своих аборигенов, с знакомым сибирским бытовым налетом. Они как-то лучше приходились ко двору. У навозных не было местного чутья. Они были высокомерны, заносчивы, и требования их часто превосходили всякие пределы...
Степан Осипович Костров имел руку в Иркутске... В последнее время, впрочем, толковали о перемене генерал-губернатора...
IV
В кабинете вдруг послышался какой-то сторонний звук...
Оглянувшись, я увидел, что мы с заседателем не одни. У двери, прижавшись между портьерой и пестрой стеной, как бы стараясь уничтожиться в этой роскошной обстановке, стоял человек, которого я при входе не заметил.
Это был субъект большого роста, одетый в длинный серый пиджак и светлые брюки крупной клеткой. Пиджак висел на сухощавой фигуре, как на вешалке, брюки были засунуты в лакированные голенища, слишком широкие и нелепо спустившиеся книзу. На светлой, но порядочно обмызганной жилетке болталась толстая металлическая цепочка с массивными брелоками. Лицо у незнакомца было смугло-оливковое, с очень низким лбом, над которым торчали в разные стороны короткие и густые черные волосы. Большие торчащие уши, толстая нижняя губа и широкие челюсти давали впечатление странной, несколько комической гримасы. Маленькие черные глаза сверкали по временам враждой и каким-то унылым упорством.
Наклонив голову и глядя искоса и исподлобья на заседателя, он сказал:
– Можно
Заседатель повернулся в его сторону и, откинувшись назад, некоторое время смотрел на незнакомца строго и холодно...
– Нет-с, нельзя, Кондратий... забыл, как по батюшке, - сказал он сухо.
– Мы с вами еще не кончили нашего разговора...
– До коих же пор... в сам-деле?
– пробурчал незнакомец угрюмо.
– Стою, стою...
– Я, быть может, вам помешал?
– сказал я, делая движение, чтобы подняться.
– Нисколько... Пожалуйста!.. У нас с этим господином нет никаких секретов... Даже совершенно наоборот... Дело наше, можно сказать, получило широкую огласку...
Мне показалось, что в последних словах прозвучал оттенок некоторой злости, но затем заседатель небрежно протянул руку, взял номер лежавшей на столе газеты и подал его мне.
– Посмотрите вот здесь... отчеркнутое место. Как вам понравится?..
Газета была сибирская, но выходила в столице. Отчеркнутое место заключало в себе сообщение о циркуляре, который волостной писарь Шушминской волости N-ского округа разослал по деревням "в руководство на случай военного могущего произойти столкновения". За много лет до действительной китайской войны газеты заговорили как-то о недоразумениях на китайской границе. Недоразумения были улажены, но волостной писарь отдаленной волости, очевидно, большой дипломат, счел нужным и с своей стороны принять участие в инциденте. Он разослал по деревням циркуляр, в котором предлагал "подведомым старшинам, сотским, а равно прочей мелкой власти" внушать населению полное спокойствие. "Я же, со своей стороны, - так заканчивался этот циркуляр, - за благо признаваю, в силу облекаемой власти и политического равновесия, как равно и высшего соображения причин, клонящих намерение к строжающему нейтралитету, то имеешь ты, старшина (имярек), с прочею низкою властию приложить всемерное старание под страхом в противном могущем быть случае наистрожайшего штрафования, не исключая личной прикосновенности по закону и свыше... Подлинный подписал писарь Кондратий Замятин".
Самому ли Кондратию Замятину пришла в голову эта горделивая идея, или ее внушил ему какой-нибудь юморист из ссыльных, - сказать трудно; но имя Кондратия Замятина на время всплыло в сибирской и столичной печати.
– Да-с! Вот не угодно ли?
– сказал Степан Осипович, когда я с невольной улыбкой положил номер на стол.
– Подлинный подписал Кондратий Замятин - это вот они-с... Не угодно ли полюбоваться... Бисмарк Шушминской волости... Объявляет войну и мир и поддерживает политическое равновесие.
Кондратий Замятин повернул голову так круто, что казалось, он свернет себе шею, и в его лице, в глазах, даже в позе виднелось выражение сконфуженности и вместе упрямства. Такой вид должны были иметь в доброе старое время великовозрастные богословы и философы, которым предстояло ложиться под "учительную" лозу отца ректора...
– Можно... уйти?..
– процедил он опять, и губы его сложились в такую складку злости и обиды, что мне стало несколько жутко.
При этом что-то в его голосе показалось мне очень знакомым. В моей памяти встала вдруг вчерашняя темная ночь на льду затона, холодный ветер с изморозью, мое полупробуждение и огромный силуэт всадника, возвышавшийся над горами... Я невольно спрашивал себя, действительно ли этот человек, уничтожающийся теперь под взглядом заседателя, тот самый, который явился мне вчера таким титаном?.. И я подумал, что Степан Осипович несколько неосторожно злоупотребляет преимуществом своего положения над этим верзилой, который может расплющить его одним движением своей жилистой лапы...