Марья без Ивана
Шрифт:
С легким вскриком Лизка принялась обсасывать порез, пригвоздив каблуком выпавший из рук запятнанный кровью кулек.
Только поэтому сострадательная Мария снизошла до совета Лизке:
— Рукавички надеть надо было.
— У меня только перчатки, — прошептала благодарная Лизка.
— Ну перчатки, не то покалечишься. Опять чья-нибудь супружница счеты с тобой сводила?
Лизка так и вспыхнула.
— Это мальчишки! Нечаянно!
— Значит, стекла тебе больше не бьют? — уточнила Мария. — Давно пора остепениться.
Дома
— А я уж думала, тебя до сих пор нет. Что-нибудь случилось?
— Все в порядке, ма, — не отрываясь от учебника, ответил Ваня.
Прежде всего она поставила варить картошку, чтобы покормить его, затем переоделась, накинула халат, сунула ноги в домашние тапки и распустила тяжелую, оттянувшую голову косу. Расчесываться пошла в комнату.
Ваня уже забросил учебник. Маленькими маникюрными ножничками он подравнивал перед зеркалом бакенбарды.
— Ма, а я женюсь.
Вот это да!
Но она никак не проявила своего отношения к ошеломившему ее известию, сделанному сыном с нарочитой небрежностью.
Ваня скосил глаза на мать, прислушался к тому, как умиротворенно потрескивают под расческой материнские волосы, и перевел дыхание: главное сказано и как будто принято к сведению без гневного протеста.
Заметив, что мать смотрит на него, Ваня улыбнулся ей в зеркале.
— Так я позову ее, ма?
— Зови, — разрешила Мария.
Он засобирался, а она стала с лихорадочной поспешностью перебирать в памяти знакомых девушек, тех, что забегали к ним иногда. Мила? Ну что же, серьезна и держит себя достойно. Только вот очень уж общественными делами занята, совсем не домашняя. Может, Верочка? Она хохотунья, ласковая, как котенок. Хотя ведь ласками тоже замучить можно, если они сверх меры… Нет, скорее всего это Светлана. Вот где пава — что походка, что повадки. Не станет ли только такая одну себя холить, пренебрегая мужем?
Эх! Матери, они в этом одинаковы: дорого сынов своих ценят. Все-то девушки недостойны их. Ну да девушки, когда тоже матерями станут, поймут матерей.
— Дай галстук поправлю, ишь, скособочился, — потянулась к сыну Мария, которой мучительно захотелось дотронуться до него, как будто его уже отрывали от нее. — Ты надолго?
— Что ты, ма! Заскочу за ней и домой! Ты жди нас, ма, ладно?
От сдержанного кивка матери Ваня просиял. Нагнулся к ней благодарно и, переждав, пока она закутает ему шею теплым шарфом, потерся щекой о ее щеку, как в детстве. Мария заморгала, чтобы скрыть набежавшую слезу, — плакать она себе и в одиночестве не позволила бы. А уж сыну вообще знать ни к чему, что бывают и у нее, Марии, минуты слабости.
— Господи, ты у меня совсем еще дите малое…
Он не стал разуверять ее. Если ей угодно так считать — пожалуйста. Лишь бы не отговаривала жениться. Полдела уже сделано —
Все эти мысли промелькнули в голове Вани, пока он любовался властной статью матери,
— А ты смотришься, ма! Классная женщина!
— Ах ты, подлиза…
Уже от двери он весело запротестовал:
— Нет, честно. Макси-прима-экстра-супер-люкс!
Выпроводив сына, Мария пошла на кухню. Надо чайник вскипятить, да свежего чаю заварить. За столом и разглядит она ту, кого приведет Ваня. Интересно все-таки, знает ее или нет? Если и знает, все равно заново присмотреться следует: уже не как к чужому человеку, а как к той, что, возможно, судьбой Ваниной станет. Вполне возможно. Если она, Мария, ее одобрит… Конечно, девушки сейчас не те, что были в пору Марииной молодости. Хотя бы саму Марию взять. Уж как на свекровь обижена была^ а угождала ей. Потому что так полагается. Не Марией заведено, не Марии отменять.
Какую обиду нанесла ей свекровь на свадьбе!
Давно это было, но запомнилось навсегда…
На Марииной свадьбе в лихой пляске с надрывом дробила пол перед Иваном зареванная Пелагея — закадычная подружка Марии, влюбленная в ее жениха, — а потом придушенно крикнула:
— Горько!..
Гости подхватили ее крик, затопали, захлопали с требованием немедленно «подсластить».
— Горька-а-а!
Сграбастав стеснительно уклонявшуюся Марию, Иван поцеловал ее напоказ долгим поцелуев Она не знала, куда деваться от нескромных шуток подвыпивших гостей, а ему хоть бы что, сам шутил и хохотал. Но и он притих, когда встала его мать, свекровь Марии, закутанная в черную траурную Шаль с кистями, будто не свадьба справлялась, а хоронили кого-нибудь.
В пояс, уважительно поклонилась ей Мария.
— Никого у меня нет, Алена Васильевна… Будьте мне заместо матушки.
Вороньими крыльями взметнулись концы сброшенной свекровью шали.
— Не пара ты моему сыну! Вот Пашка, — она ткнула указательным пальцем в замершую за столом Пелагею, — пара, а ты нет!
Зашушукались гости. Пелагея схватила полную рюмку самогона и опрокинула себе в рот.
— Маманя! — взмолился Иван, загораживая собой потрясенную Марию.
— Не бери ее в жены, сынок, засушит она тебя, царевна-несмеяна…
Ничего себе, благословила молодых! Может, с того свекровьего приговора и пошла у них жизнь вкривь да вкось? И раньше-то Марии не с чего было веселиться, с малолетства на одну себя надеялась…
Бросилась она тогда вон из-за свадебного стола, не помня себя. Иван опрометью за ней — с укоризненными словами матери:
— Просил же я вас, маманя!
Догнал он Марию за избой возле врытой в землю лавочки, где росли ель с березой. Насильно усадил к себе на колени, начал укачивать как маленькую.