Машина мышления. Заставь себя думать
Шрифт:
И в самом деле, случаи Гейджа и Засецкого при внешней схожести их травм (по крайней мере, по объёму повреждений) различаются радикально.
После выхода из комы Засецкий не понимал ни логических, ни причинно-следственных связей, не мог сориентироваться в пространстве, отличить правое от левого, страдал тяжелейшими нарушениями памяти, разучился читать и писать.
После долгих и настойчивых тренировок ему удалось всё-таки выучить буквы, но чтение всё равно оставалось для него тяжелейшей задачей.
Он читал сначала одну
Когда ему удавалось прочесть слово, он оказывался перед новой проблемой — как сохранить его в памяти, пока он будет читать следующее.
Неудивительно поэтому, что, даже относительно восстановившись и вернувшись домой, он, выходя из дома, забывал, куда идёт, и мог потеряться в родной деревне.
Навык письма ему категорически не давался, пока Лурия не предложил ему использовать «автоматическое письмо» — то есть писать не сознательно, а используя моторную память. Впрочем, даже написав что-то, Засецкий уже не мог прочитать написанное им только что.
Конечно, в нескольких предложениях не пересказать всю множественность той неврологической симптоматики, на описание которой Александр Романович Лурия потратил десятки страниц.
Но вот, пожалуй, характерная цитата, демонстрирующая масштаб катастрофы.
«Прошли десять лет, потом пятнадцать, двадцать, — пишет Александр Романович. — Двадцать шесть лет мучительного труда, но и теперь "мамина дочка", "брат отца" остаются для него нерасшифрованными криптограммами, а различение выражений "слон больше мухи" и "муха больше слона", таких похожих, но, наверное, всё-таки различных, продолжает быть задачей, к решению которой он и сейчас может подойти только путём длинных, мучительных выкладок, так и не приводящих к появлению чувства уверенности»13.
Разумеется, это только частный пример так называемой клиники при повреждении теменных долей. И Александр Романович в своих работах описывал множество различных синдромов.
Например, при поражении нижнетеменных и теменно-затылочных отделов пациенты теряют способность к целостному пониманию доходящей до них информации (зрительной, слуховой и т. д.), теряя способность объединить отдельные впечатления в единую структуру.
Поражения отдельно теменно-затылочных отделов не позволяют пациентам ориентироваться на местности. И это не какой-то «географический кретинизм», они не могут положить одеяло вдоль кровати, не могут найти нужный рукав у куртки, не понимают положение стрелок на часах и не справляются с графическим изображением букв.
Даже понимая значение каждого отдельного слова в предложении, пациенты с поражением теменнозатылочных отделов левого полушария часто не могут схватить его суть.
Они путаются и в том случае, если речь идёт о таком простом, казалось бы, предложении, как «Я позавтракал после того, как прочёл газету». Это для них уже слишком сложное сочетание элементов…
Такие же проблемы возникают у них со счётом —
Формально, если говорить о мышлении этих пациентов, такие функции, как мотивы интеллектуальной деятельности, удержание в уме основной задачи, целенаправленность действия и даже общая схема решения, у них сохраняются.
И немудрено — за это отвечает лобная доля. Но, отвечая за эти функции, ей необходимо оперировать чем-то фактическим, а как раз с этим у неё и возникают проблемы.
Понимая вроде бы содержание элементарной школьной задачи и желая её решить, такие пациенты не могут сообразить, о чём идёт речь, когда написано «на (или во) столько-то раз больше», «из такого-то количества было потрачено такое-то» и т. д.
Значительной проблемой оказывается для таких пациентов необходимость найти нужное слово.
Причём, что характерно, на припоминание прилагательного у них в среднем уходит 2,5 секунды, а на то, чтобы вспомнить нужный глагол, — уже 9,3 секунды в среднем. А вот чтобы вспомнить нужное существительное — целых 15 секунд!
Таким образом, видны, по крайней мере на этих примерах, повреждения тех самых дорзальных и вентральных путей — «Где?» и «Что?».
И вот поразительность этой ситуации:
• с одной стороны, человек вроде бы адекватен, прекрасно действует на автоматизмах, корректно воспринимает окружающую его действительность, внутренне готов и настроен на серьёзную целенаправленную деятельность,
• однако, с другой стороны, стоит ему приступить к этой деятельности, как всё буквально рассыпается — теряются слова, значения, смыслы, общее видение ситуации, а отношение элементов друг к другу становится неизъяснимо странным, нерешаемым.
Впрочем, теперь, я думаю, вы хорошо понимаете причину этого загадочного состояния.
Удар из-за травмы или, например, опухоли приходится по зоне, в которой должна была случиться встреча двух наших «отражений», двух моделей реальности — «задняя» с «передней».
Каждая из них по отдельности пусть и с некоторыми ограничениями, но формируется. Однако же стоит только от простого формирования образа перейти к необходимости сопряжения известного («заднее» зеркало) с задуманным («переднее» зеркало), как вся деятельность в буквальном смысле летит к чертям.
И если мы рассматриваем травмы, касающиеся повреждений коры головного мозга, то именно поражение оставляет человека вроде бы восприимчивым к происходящему и осознанным с точки зрения своего места в нём, но напрочь лишает его возможности мыслить и осмысленно действовать.
Когда я говорю о «зеркалах мозга», конечно, я прибегаю к существенному упрощению.
Очевидно, что эти зеркала — «верхнее» и «нижнее», «переднее» и «заднее», «правое» и «левое» (о которых нам ещё предстоит поговорить) — устроены достаточно сложно и сами состоят из какой-то конфигурации, так скажем, субзеркал.