Машина различий
Шрифт:
– Меня прислали рейнджеры, Сэм. Многоствольный пистолет Мика казался в руке техасца детской игрушкой.
– Кто ты, сынок? – спросил Хьюстон. В его низком голосе не осталось вдруг и следа опьянения. – Ты Уоллес? Сними эту тряпку. Поговорим, как мужчина с мужчиной...
– Ты, генерал, никем больше не командуешь. И зря ты взял то, что взял. Ты ограбил нас, Сэм. Где они? Где деньги казначейства?
– Тебя ввели в заблуждение, рейнджер. – В тягучем и приторном, как патока, голосе – бесконечное терпение, абсолютная искренность. – Я знаю, кто послал тебя, мне известны их лживые поклепы. Но клянусь тебе, я ничего не крал. Эти деньги находятся в моих руках по праву, это неприкосновенный фонд техасского правительства в изгнании.
– Ты продал Техас за британское золото. Нам нужны эти деньги на оружие. Мы дохнем с голоду, а они нас убивают. – Пауза. – И ты еще собирался им помочь.
– Республика Техас не может бросать вызов могущественнейшим державам мира, рейнджер. Я знаю, что в Техасе плохо, и мне больно за мою страну, но мира не будет, пока я вновь не стану у руля.
– У тебя ведь не осталось денег, верно? – В голосе рейнджера клокотала ненависть. – Я все проверил, здесь их нет. Ты продал свое роскошное поместье... Ты все спустил, Сэм, спустил на шлюх, на выпивку, на хитрые спектакли для иностранцев. А теперь ты хочешь вернуться на штыках мексиканской армии. Ты – вор, пропойца и предатель.
– Да шел бы ты на хрен! – загрохотал Хьюстон и рванул на груди сюртук. – Трусливый убийца! Грязный сукин сын! Если ты такой смельчак, что можешь убить отца своей страны, целься сюда в сердце. – Он ударил себя в грудь кулаком.
– За Техас!
Дерринджер Мика выплюнул оранжевое с голубой оторочкой пламя, отшвырнул Хьюстона к стене. Генерал рухнул на пол, а мститель налетел на него, согнулся, чтобы ткнуть стволами маленького пистолета леопардовый жилет. Следующий выстрел прогремел у самой груди Хьюстона, затем еще один. Вместо четвертого выстрела с громким щелчком сломался курок.
Рейнджер отшвырнул пистолет в сторону. Хьюстон лежал навзничь, без движения, по леопардовому жилету катились красные бусинки.
Из соседней комнаты послышались сонные встревоженные крики. Схватив трость Хьюстона, техасец принялся молотить ею по окну. Стекла разлетались вдребезги, одно за другим, на тротуар сыпались осколки, затем не выдержал и решетчатый переплет. Мститель взлетел на подоконник и на мгновение замер. Ледяной ветер взметнул полы его плаща; оцепеневшая Сибил невольно вспомнила первое свое впечатление: огромный черный ворон.
Качнулся вперед и пропал – мститель, убийца Хьюстона, черный ангел Голиада, – и пропал, оставив ее один на один с тишиной и подступающим к горлу ужасом. Сибил на четвереньках поползла по заваленной хламом комнате, поползла наугад, безо всякой цели. Сильно мешал кринолин, но тело ее двигалось будто само по себе. Под руку попалась тяжелая трость; золоченый набалдашник в форме ворона отломался и лежал рядом.
Хьюстон застонал.
– Тише, пожалуйста, – проговорила Сибил. – Вы убиты.
– Кто вы? – спросил он и закашлялся.
Острые осколки стекла впивались ей в ладони. Как ярко они блестят. Трость, как она теперь разглядела, была полой внутри, из нее выпал плотный комок ваты, в котором сверкали... Бриллианты. Ее руки собрали камешки в горстку, обернули их ватой и запихнули добычу за корсаж.
Она повернулась к Хьюстону. Генерал так же лежал на спине, по леопардовому жилету медленно, словно в страшном сне, расползалось красное пятно.
– Помогите мне, – прохрипел Хьюстон. – Я не могу дышать.
Он дернул пуговицы жилета, и тот распахнулся, открыв внутренние кармашки из черного шелка, а в них – аккуратные свертки, заклеенные в плотную коричневую бумагу. Колоды перфокарт, загубленные пулевыми отверстиями... И кровь – по крайней мере, одна из пуль пробила картонную броню и вошла в тело.
Сибил встала и, пошатываясь, побрела к двери. Проходя мимо зеркального шкафа, она услышала под ногами хлюпанье, недоуменно опустила глаза и увидела красную лужу. Рядом, почти невидимый в тени, валялся сафьяновый, тоже красный, футляр для визитных карточек. Сибил подняла футляр, раскрыла его и увидела два билета, зажатые большой никелированной скрепкой.
– Помогите мне встать. – Заметно окрепший голос Хьюстона звучал раздраженно и настойчиво. – Где моя трость? Где Рэдли?
Пол качался, словно палуба корабля, однако Сибил продолжила свой путь к двери, вышла в коридор, плотно прикрыла за собой дверь и чинно, как благовоспитанная барышня из хорошей семьи, засеменила по ярко освещенным и до крайности респектабельным коридорам “Гранд-Отеля”.
* * *
Вокзал Лондон-бридж Юго-Восточной железнодорожной компании, грязно-серый чугун и черное от копоти стекло. Внутри – огромный, продутый сквозняками зал. Вдоль бесконечных рядов скамеек расхаживают квакеры, предлагая сидящим пассажирам брошюры. Ирландские солдаты в красных мундирах и с красными от выпитого за ночь джина глазами провожают бритоголовых миссионеров хмурыми взглядами. Французские пассажиры все как один возвращаются домой с ананасами, сладкими экзотическими дарами лондонских доков. Даже пухленькая актриса, сидящая напротив Сибил, везла ананас – сквозь материю, обтягивающую верх ее корзины, торчали зеленые колючки.
Поезд пролетел Бермондси, дальше замелькали маленькие улочки, двухэтажные кирпичные, крытые красной черепицей дома, все новенькое как с иголочки, чистенькое. А еще дальше – мусорные кучи, огороды, пустыри. Туннель.
Тьма пахла пороховым дымом.
Сибил закрыла глаза.
Когда она открыла их снова, то увидела ворон, хлопающих крыльями над пустошью; провода электрического телеграфа то опускались почти до края окна, то взмывали вверх, мелькал столб с белыми чашечками, и провода вновь устремлялись вниз. Вниз-вверх, вниз-вверх, и каждый промежуток между столбами приближал ее к Франции.
На дагерротипе, заснятом сотрудником отдела полиции нравов Сюрте Женераль 30 января 1855 года, – молодая женщина, сидящая за столиком на террасе кафе “Мадлен”, дом № 4 по бульвару Малешерб. Перед сидящей в одиночестве женщиной – фарфоровый чайник и чашка. Увеличение выявляет некоторые детали костюма: ленты, оборки, кашемировую шаль, перчатки, серьги, изысканную шляпку. Одежда женщины – французского производства, новая и высокого качества. Ее лицо, слегка размытое из-за длинной выдержки, кажется задумчивым.