Машина снов
Шрифт:
Ноги двигались со странной легкостью, будто во сне. И, будто во сне, он почти не двигался. Дверь приближалась медленно, слишком медленно. Вот она совсем рядом. Ну и что, что там засада?
Он открыл дверь, почти падая, но не упал от удивления. На нарах сидели две старшеклассницы, совсем голые (ух ты, в самом пике вегетации), и жевали хлеб. Рядом лежала колода карт.
– Наконец-то, милый, – проговорили они в унисон. – Мы тебя заждались.
Он сел на нары.
– Почему вы не одеты? – спросил он.
– Мы играли с Прокрустом на раздевание, а он все время выигрывает. Помоему, у него невозможно выиграть вообще, –
– Почему его здесь нет?
– Ушел за ножницами и щипцами.
– Понятно, – сказал Ульшин, – вы договорились играть до обеда. И никто не может выйти из игры, пока не прозвонят обед. Так?
Прокруст делал это не в первый раз. Большой мастер играть в карты и выдумывать развлечения, лишенный любимой профессии: вытягивать и разрезать, он со скуки зазывал незнакомцев и начинал играть на раздевание, договорившись на несколько часов игры. Когда незнакомец оставался совершенно гол, Прокруст доставал ножницы и щипцы и продолжал играть. Вначале он вырывал ногти, потом начинал срезать куски кожи (продолжая раздевание таким образом), потом выбрасывал оставшееся в яму. В молодости он был одним из солдатов Гамби, но был исключен за несколько слишком зверских разбоев. В Гамби он служил батальонным Прокрустом: клал всех новичков на ложе, отрезал им лишнее или вытягивал недостающее. Процедура называлась "прокрустинация". Так как все солдаты должны быть одинаковы (если вдуматься хорошенько, то грандиозная глупость даже в настоящем мире), то следующим этапом была шлифовка лиц. Лица сошлифовывались наждаком до полного отсутствия черт. После этого будущие солдаты Гамби оскоплялись и были пригодны для военных упражнений.
– Возьмите все, что есть в чемоданах, – сказал Ульшин, – и наденьте на себя. Вы теперь мои женщины и будете слушаться только меня.
Школьницы оделись, доели корки хлеба, и стали играть в карты вдвоем, от скуки.
Прокруст возвращался с инструментом. Его душа цвела. К прелестям школьниц он был равнодушен (следстие прокрустинации, которую он провел на самом себе в бытность солдатом Гамби), но как они будут кричать! Давно не было такой удачи!
Прокруст был среднего роста, но очень силен. Лицом и сложением он походил на быка. Живого быка он однажды видел: в верхнем ярусе, где жили солдаты Гамби и воевали друг с другом, чтобы не потерять выучки. Там росли деревья, травы, цветы; водились собаки, лошади и быки. Все это было государственной тайной. Рассказать об этом на нижнем ярусе означало смертную казнь.
Он вошел в камеру и увидел школьниц одетыми. Рядом с ними сидел Ульшин.
– Это мои женщины, – сказал Ульшин, – я буду играть вместо них.
– У тебя сломана шея, – сказал Прокруст с профессиональной уверенностью (немало сломал в свое время), – сломана шея, ты долго не протянешь. Но если хочешь, сдавай.
– Доверяю тебе.
– За что такое доверие? – Прокруст улыбнулся почти доброй улыбкой.
– У меня только одна рука.
Вторая рука отвалилась от плеча и ползала по полу, шевеля пальцами.
– Не будем играть на раздевание, – сказал Прокруст, – слишком мелкие ставки для настоящих мужчин. Играем сразу на жизнь.
Он начал сдавать.
Старшеклассница, сидевшая сзади, отложила хлеб (хлеб выростал прямо из ладони: доедала один кусок, а выростал новый) и начала рассказывать все карты шевелением губ.
"Семерка пик, – прочел Ульшин, – дама бубновая".
Через пять минут игра была кончена. Прокруст налился соком, как помидор. Он открывал и закрывал рот, но не мог издать никаких звуков, кроме рычания. Последствие ранения в голову: из-за волнения начинались судороги голосовых связок.
– Девочки, – сказал Ульшин, – проводите его к ближайшей яме. Я подожду вас здесь.
Он лег, положив валик под грудь, и закрыл глаза. Было совсем не страшно умирать. Нет, было страшно, от того что смерть больше не пугает. Наверное, осталось совсем немного. Но почему же? Что случилось такого, что позволяет уйти из жизни радостно? Говорят, были такие, которые умирали спокойно – Как они могли так? И почему со мною то же самое?
Дверь открылась и он узнал школьниц по шагам. Школьницы принесли мокрые тряпки и положили ему на шею. Сразу стало легче.
– Спасибо, – сказал он чуть слышно. – Он уже умер?
– Нет, – он отказался прыгать в яму сразу. Сказал, что ему полагается последнее желание.
– И что же?
– Он захотел меня, – сказал один голос.
– Нет, меня первую! – возмутился второй.
– Вы не согласились? – спросил Ульшин.
– Согласились, но у него не получилось. Поэтому он не стал прыгать в яму.
Волосатик разговаривал с приговоренным. Разговор получался односторонним, приговоренный в основном молчал, хотя иногда вставлял целые абзацы, и глядел совершенно безучастно с туповатой покорностью. Именно эта покорность и раздражала Волосатика.
Приговоренным был сумасшедший скульптор, по имени Рудой, изловленный одной из дальних галерей во время поисков хитроумного Ульшина. По правде говоря, хитроумного Ульшина найти было не сложно, но лето, жара, лень, план по поимкам уже выполнен, не хотелось стараться. А сумасшедший попался под руку сам.
Волосатик вел последний разговор перед казнью, как того требовал обычай.
– Покайтесь, мой друг, в том, что создавая новые деревья, вы разрушали фундамент крепости. Покайтесь и вам будет легче умирать. Намного легче, я знаю по собственному опыту.
Приговоренный удивленно сфокусировал взгляд.
– Нет-нет, – продолжил Волосатик, – меня не приговаривали, но я приговаривал многих. У меня очень высокий чин и даже офицеры Гамби иногда здороваются со мной. Я уже очень многих отправил в яму. Покайтесь, поверьте мне.
Приговоренный молчал. Больше всего ему хотелось выпить. Наверное, дадут напоследок. Надо попросить покрепче, – думал он.
– Понимаю, вам страшно умирать, – сказал Волосатик, – но облегчите себе душу.
– Нет.
– Что нет?
– Не страшно, – сказал Рудой.
Шао Цы тоже было не страшно умирать, подумал Волосатик, вспоминая прочитанные недавно мемуары, – как это у них получается. Самому, что ли, сойти с ума?
– Вы великий человек, – сказал Волосатик, – обьясните мне, простому работнику порядка, почему вам не страшно умирать?
– Потому что я оставил шедевры после себя. Моя душа будет жить в них вечно. Создайте шедевр и вы уже не будете бояться смерти. Вы думаете, что растоптали мое великое дерево, но в нем есть капля крови, отданной добровольно, и много моей крови. Даже если вы размажете пластилин по всем стенам тюрьмы, мой шедевр останется в душах тех, кто о нем знал.