Шрифт:
В. Новосадов .
Маска Гермеса
«Доблесть жаждет опасности»
(латынь)
ГЛАВА 1. ИСТИНА ВАЖНА ВСЕГДА.
Грузный
И было отчего. Весь лагерь знал его историю как притчу.
Его мясистые руки, которыми он методично перебирал пожитки в камере, вызывали жутковатые ассоциации.
Лет тридцать тому назад он исполнял смертные приговоры. Но судьба сыграла с ним злую шутку.
Накануне распада советской империи, его младшая сестра, достигнув совершеннолетия, будто сорвалась с цепи. Ее сексуальная притягательность и половозрелая отвязность объединили вокруг нее шайку, которая стала орудовать разбоями.
Молодые отморозки однако не тратились на продуманность акций против инкассаторов и кассиров. Очередное нападение закончилось двойным убийством - немыслимая дерзость для советского режима. Банду изловили, а скорый суд вынес приговор - высшая мера, то есть расстрел. Система отправила осужденных туда, где и служил ее брат, откомандировав тайно другого штатного палача.
Однажды, девятнадцатилетняя сестра подстерегла его, когда он пересекал тюремный двор, и выкрикнула из окна, вцепившись руками в решетку: «брат, когда ты меня застрелишь?». Черт его дернул поднять голову на этот душераздирающий вопль. С той секунды он редко поднимал взгляд, смотрел только под ноги.
Трагедия превратила одряхлевшего палача в беспристрастную служебную машину: он не позволял поблажек, правда, сказать, без деспотизма.
Из- под одного из матрацев, во время очередного ночного обыска, он достал толстую тетрадь, -предмет, не запрещенный правилами. Перелистывая исписанные страницы, Панов все вдумчивее всматривался в них, а затем покрутил тетрадь, и - не вернул.
Права на дневник заявил узник с не славянской фамилией Визант, хотя и с вполне славянской внешностью.
Молодой, немногим выше среднего роста, спортивного сложения, с крупными серыми глазами, вдумчивыми, но способными вспыхнуть лукавством и угрозой, с овальным лицом, острым носом и выделяющимся волевым подбородком. Короткая стрижка открывала высокий лоб, а густой бобрик указывал на непослушную каштановую шевелюру, снятую из-за тюремного устава.
– Я это заберу, - сиплым голосом и с одышкой пробормотал надзиратель, так и не подняв взгляда на одного из столпившихся обитателей переполненной камеры.
– Пусть начальство проверит.
«Чем черт не шутит», думал некто Визант, когда встревоженные ночным досмотром сокамерники, укладывались на нары. «Пусть знают, что это не слюнявые мысли о сломанной жизни, а холодный анализ причин, бросивших его сюда».
Впрочем, вряд ли бездушные тюремщики взяли на себя труд копаться в его записях. Им не было дела до хитросплетений его судьбы. Но они могли донести о его размышлениях кому следует.
Отбывал он срок в колонии общего режима, в Новосибирской области, для бывших служителей закона, которая, к счастью, отличалась относительной мягкостью нравов и щадящим трудовым режимом. Хватало сил и на размышление, и на дерзость к игре, как с невидимыми противниками, так и с союзниками на воле.
Двадцатипятилетнего Александра Византа, лейтенанта ФСБ, признали виновным в халатности на закрытом суде, лишив, на пять лет свободы. Сомнительно, чтобы его упекли из-за спасения чести ведомства, которая, требовала бы более показательной и масштабной чистки. Он надеялся на досрочное освобождение, уповая на изменчивость обстоятельств по его делу, которое было лишь эпизодом постоянной террористической войны.
Следующим вечером, перед ужином, его вызвали к начальнику колонии. В скромно меблированной комнате, идеально чистой, его ждали сухопарый начальник и сумрачный надзиратель Панов.
– Что это?
– сухо бросил начальник, побивая пальцем о тетрадь.
– Здесь, не исповедальные мысли. Впредь, никаких досье. Или забудьте о досрочном освобождении, - после паузы он добавил: - вы еще ни разу не посещали церковный приход. К этому стремятся все осужденные, которые хотят доказать, что они на пути исправления.
Глава колонии славился тем, что с ревностью пекся о религиозности подопечных.
Александр не спешил с ответом. Лицо его оставалось неподвижным, только взгляд возмущенно вспыхнул. Еще бы год назад он сразу же возразил, что он атеист, однако, сейчас, его покорности хватало только на то, чтобы оставаться невозмутимым. Лицемерие и потакание начальству все еще не давались ему. Так бы он и покинул их, не проронив и слова, но взгляд начальника требовал ответа.
– Я не граф Монтекристо. Меня волнует истина. Именно она успокаивает душу, а не месть. Что же касается веры религиозной, то я не имею по этому поводу иллюзий.
– Как это понимать?
– глава колонии сдвинул брови.
– Бог ведь не начальство, которое любит подхалимов. Ему, может быть и все равно, верю я в него, или нет, но если он меня создал, то именно для этого дела. Если же я потеряю верные ориентиры, то готов принять его суд. Человек же легко превращается в зверя, когда уповает на силы извне. Не сотвори себе кумира.
Свою размеренную отповедь Визант произнес не шелохнувшись, стоя почти на вытяжку, только его ясный и оживленный взгляд скользил по слушателям и предметам, а уголки губ чуть приподнялись в хитрой улыбке. Панов угрюмо смотрел перед собой, а начальник выдавил злорадную гримасу, уязвленный независимым суждением узника.
– Можете идти, - холодно произнес он.
Визант спешил в столовую в приподнятом настроении, нисколько не жалея о дерзости, которая здесь наказуема. Да и осталось ему чуть более двух лет из пяти, не столь уж и великая цена за чувство собственного достоинства. А сегодня, даже обычный тюремный ужин, из баланды, полбуханки хлеба и кружки киселя, казался роскошной трапезой.
Еще большее ликование вызывало то, что за ним следили неусыпным оком. А кто они, - те, кто опасался его как свидетеля, или же те, кто видел в нем наживку в неизвестной ему игре, пока, не имело для него значения. Лед тронулся. Предупреждение же лагерного начальства лишь побуждало к действиям.