Маски Черного Арлекина

Осколки блестят, они яркие, и в них отражается огонь. Багровые всполохи пожара выхватывают из памяти смутные образы, воспоминания, сны... Порой в них можно даже различить черную фигуру, бьющуюся в приступах безумного смеха... или плача. Невозможно разглядеть как следует. Этот человек был одним из тех, кто пытался собрать разбитое на куски зеркало, ведь зеркало это было его душой. Но на разрезанных ладонях кровь... она стекает на стекло, из-за этого осколки выскальзывают и разбиваются, как и его жизнь.

Можно собрать разбитую истину и даже понять свою душу, но вот пытаться при этом обрести счастье – излишняя роскошь.

Последняя баллада

Томаса-сапожника,

нацарапанная на столе

и найденная вскоре

после его исчезновения

У случайного путника, впервые шагнувшего на промерзлые и неприветливые улицы осеннего Сар-Итиада, обычно возникало одно из двух чувств – страх или отвращение. Страх овладевал чужаком в том случае, если тот был робкого десятка и зловещая репутация города и его жителей пересиливала общее гнетущее впечатление от мрачных, как клетки, кварталов и угрюмых, словно крысиные норы, узких проходов и переулков.

В противном случае омерзение неизменно брало верх над всем остальным. Потому как полусгнившие дощатые мостовые Северной Пристани, и без того грязные, под осенними дождями превращались в непролазное глиняное месиво, кое-где, в особо непроходимых местах, переложенное узенькими досками-мостиками. Сперва попробуй – не споткнись, после чего изловчись не сломать себе шею, ну а напоследок и вовсе – не утони.

Наш путник уныло месил эту грязь, обреченный испачкать свой дорогой камзол или простой дорожный плащ, в зависимости от его достатка и положения, но результат непременно был плачевным – до вожделенного постоялого двора он добирался, до нитки промокший от непрестанно лившего холодного дождя. Какие уж тут приятные впечатления! Разве что порадоваться целости кошеля на поясе... Но что это?! Как раз кошеля к этому времени уже и след простыл, а вместе с ним испарились и все надежды на теплую постель и горячий ужин. Вот я и говорю, омерзение – это еще самое малое, что мог испытать случайный путник в славном городе Сар-Итиаде, неотъемлемой части нашего прекрасного королевства.

Впрочем, бывало и по-другому. Случалось, десятки конских копыт превращали мокрую городскую грязь в нечто совсем уж невообразимое, а громадные колеса кареты со знатным вельможей намертво застревали посреди улицы. И здесь к уже знакомому нам чувству примешивались недюжинный гнев, бессилие и даже ярость – благородные господа нехотя пересаживались на лошадей и продолжали свой путь верхом, что было, конечно, куда приятней, чем пешим ходом, но отнюдь не могло сберечь в чистоте и сухости их наряды.

В общем, сказать, что Сар-Итиад не был приветливым к различным путникам, – значило ничего не сказать. Город презирал их всей своей воровской сущностью, как ловкий мошенник презирает простофилю-купца, вздумавшего выгадать свой куш там, где по всем раскладам ему достанется лишь пустой кошелек. «Ничего личного, – как сказали бы в Сар-Итиаде, – всего лишь ловкость рук и самая малая толика удачи».

Но из любого правила есть исключения. Вот и сейчас, в свежих осенних сумерках, к городу на могучем гнедом коне подъехал высокий чужак, закутанный в темно-зеленый потертый плащ. На чуть проглядывающем из-под накинутого капюшона лице читалось лишь холодное безразличие и ничего более.

Тут же из-за створки ворот вальяжно, словно большой толстый кот, вышел жуликоватого вида стражник с фонарем в руке и алчным выражением на лице, что сверкало намного ярче. Глаза-бусинки и широкий полумесяц ухмылки признавались: «Как же я люблю поздних одиноких путников, но больше – то, что прячется у них в карманах».

– Пять тенриев – вход! – бархатистым голоском протянул привратник, после чего с усмешкой добавил: – Сосна и шесть гвоздей – выход!

Не оценив черного юмора, всадник молча уплатил «положенную» пошлину и проехал мимо. Острый на язык стражник еще некоторое время недоуменно вертел в руке только что полученные монеты, но вдогонку ничего сказать не решился. В конце концов, попробовав один кругляш на зуб и убедившись в том, что золото настоящее, воин торопливо сунул его в карман. Довольно улыбнувшись, он отсчитал в урну для пошлин два обычных полновесных тенрия – незнакомые монеты с изображением ветвистого дерева с одной стороны и кривого полумесяца – с другой на вес оказались куда тяжелее родных, королевских. Интересно, откуда чужак привез их?..

Странник тем временем начал озираться, чтобы понять, где он оказался. Первой мыслью было то, что за воротами, если оглянуться, еще можно четко увидеть пурпурные сумерки, в то время как здесь, внутри стен, уже вовсю правила ночь, точно кто-то взял и набросил на город тяжелую смолянистую драпировку. Недаром, должно быть, называют здешнего правителя Ночным Королем, подумалось чужаку, но слишком долго размышлять над местными странностями он не собирался.

Впереди показалась кривая и изломанная, как глотка повешенного, улица. В свете тусклого фонаря на большой кованой вывеске ближайшего дома можно было прочесть: «Три Корсарские Серьги. Добро пожаловать в Сар-Итиад, свободный город для свободных людей». Дальше дорога уходила во тьму, и лишь вдалеке проглядывали светлячки других фонарей, одиноких и едва мерцающих в наплывшем с закатом тумане.

«Лучше заночевать в море, чем пристать к Северной Пристани», – тут же вспомнилась поговорка-предупреждение, которым всадника снабдил на прощание рыцарь Ильдиар де Нот.

Почти сразу же появилась возможность оценить ее по достоинству. Как же сильно отличалось это угрюмое провинциальное местечко от столицы королевства Ронстрад! И если чужаку и Гортен показался грязным, заполненным множеством удушающих запахов и звуков болотом, то данный городок даже на его фоне выглядел, мягко говоря, невзрачно.