Маски иллюминатов
Шрифт:
Сэру Джону, как и сотням тысяч других читателей, которые помогли Бульвер-Литтону стать одним из самых популярных писателей девятнадцатого века, не давал покоя вопрос, в той или иной форме присутствовавший во всех этих книгах: Если оккультные знания имеют под собой реальную и прочную основу, следует ли верить в то, что розенкрейцеры до сих пор существуют и управляют таинственной силой вриль, которая может превратить людей в сверхлюдей?
В свои двадцать четыре года сэр Джон был романтически, болезненно и, конечно же, ошибочно убежден в том, что между ним и его сверстниками существует непреодолимая эмоциональная пропасть. Денежные дела вызывали у него отвращение и скуку (он унаследовал достаточно денег для того, чтобы ни в чем себе не отказывать); такие же чувства вызывала у него слабая и мягкотелая англиканская церковь — единственное поле для деятельности и строительства карьеры, которое одобрила бы его семья. Итак, ему оставалось
В колледже сэр Джон изучал средневековую историю и языки Ближнего Востока. Выпускная работа, в которой он исследовал влияние Каббалы на средневековые оккультные общества, оказалась настолько глубокой и удачной, что он решил издать ее отдельной книгой под названием «Тайные вожди». Нельзя сказать, что эта книга была замечена широкой общественностью, но в нескольких изданиях все же появились краткие отзывы, большинство из которых носило в целом благоприятный характер. Самым нелестным среди них была статья некоего профессора Ангуса Макнотона, опубликованная в «Историческом журнале» Эдинбургского университета. Профессор упрекал сэра Джона в «чрезмерном романтизме и пылкости ума, которые позволили молодому автору предположить, что некоторые из описываемых им тайных обществ продолжают существовать в наш просвещенный век — идея, которой место скорее в книгах лорда Бульвер-Литтона, чем в работе, претендующей на историческую точность».
Подобно другим молодым авторам, Бэбкок расценивал любую критику в свой адрес как смертельное оскорбление. Ему было ужасно досадно оттого, что беллетристическое происхождение его идей так легко разоблачили. Он три раза переписывал длинное письмо профессору Макнотону, в котором доказывал безупречную точность всех приведенных в своей книге фактов; окончательный вариант он отправил в «Исторический журнал», сопроводив его пятью страницами ссылок и примечаний, составленных с преувеличенной точностью. Письмо опубликовали, но вместе с язвительным ответом Макнотона, который начинался так: «Люди, на которых юный мистер Бэбкок ссылается в своей работе, так же впечатлительны и незрелы, как он сам». Далее профессор доказывал, что ни одно из существующих ныне обществ, называющих себя масонскими или розенкрейцерскими, не может документально подтвердить свою связь с одноименными обществами, существовавшими в средние века. (В этом смысле наиболее выгодное положение было у шотландского масонства, историю которого можно было проследить вплоть до 1723 года.) Затем следовало еще несколько ядовитых замечаний, и в конце злобный профессор называл веру сэра Джона в то, что за фасадом «вольных каменщиков» скрываются какие-то могущественные тайные общества, «странной, сомнительной и скороспелой».
По мере того, как сэр Джон читал этот ответ, его негодование нарастало, и он то и дело вскрикивал: «Шотландская собака!» и «Проклятье!». Он окончательно вышел из себя, когда его опровержение, содержавшее уже семнадцать страниц ссылок и заумных комментариев (в том числе и тщательно продуманный выпад — фразу, в которой он неявно относил профессора Макнотона к «людям, которые предпочитают конструктивной дискуссии вульгарные аллитерации»), было возвращено университетским издательством с коротким объяснением, что «Журнал», в силу своего ограниченного объема, не имеет возможности публиковать бесконечные споры по такому совершенно незначительному поводу.
Этим малоутешительным для сэра Джона эпизодом все могло бы и закончиться, если бы не вмешалась таинственная третья сила.
Некто Джордж Сесил Джоунз из Лондона написал сэру Джону письмо, в котором одобрительно отзывался о первом письме сэра Джона в «Исторический журнал» и уверял его в том, что все его теории абсолютно верны, хотя для их полного доказательства и не хватает некоторых исторических документов. «Подлинная традиция каббалистического масонства, — утверждал в своем письме Джоунз, — все еще жива в некоторых ложах, особенно в Баварии и Париже. И даже в Лондоне, причем всего несколько лет назад, существовала ложа,
Сэр Джон незамедлительно отправил мистеру Джоунзу в высшей степени учтивое ответное письмо, в котором между прочим интересовался, что еще тому известно о масонской ложе в Лондоне, якобы унаследовавшей учение и традиции Незримой Коллегии Креста и Розы (основанной суфийским мудрецом Абрамелином, который через Авраама передал свое учение Христиану Розенкрейцу, который похоронен в Пещере Иллюминатов, которая, согласно исследованию сэра Джона, находится где-то в Альпах, что бы ни утверждал по этому поводу чертов шотландец Макнотон).
Через неделю сэр Джон получил ответ — не менее учтивое письмо, в котором Джоунз предлагал встретиться в Лондоне и обсудить все волнующие сэра Джона вопросы за ужином «в благоприятной обстановке, где им никто не сможет помешать».
Сэр Джон написал, что будет в Лондоне в следующий четверг.
Следующая неделя была дождливой, и в поместье Бэбкоков царила сырость, поэтому сэр Джон не выходил из дома и большую часть времени провел в своей библиотеке, вчитываясь в старинные герметические и розенкрейцерские трактаты и ломая голову над загадочными словами и фразами тех, кого он считал посвященными в тайное учение каббалистической магии. Он перечитал «Алхимическую свадьбу Христиана Розенкрейца», эту странную смесь христианских и египетских аллегорий; енохианские тексты, которые доктор Джон Ди якобы получил от некоего сверхчеловеческого существа в эпоху Елизаветы I; полного загадок и тайн «Торжествующего зверя» Джордано Бруно, а также книги Бэкона, Людвига Принна и Парацельса. Снова и снова он встречал явные или скрытые упоминания о загадочной Незримой Коллегии, состоящей из Тайных Вождей — достигших просветления мужчин и женщин, которые будто бы тайно вершат судьбы мира. Снова и снова он спрашивал себя, стоит ли этому верить.
За эти несколько дней сэру Джону по меньшей мере три раза снилась его будущая встреча с Джоунзом, причем в мельчайших подробностях. В этих снах Джоунз неизменно представал перед ним в остроконечной шапке средневекового мага и мантии с орденом Святого Георгия, на котором были выгравированы какие-то необычные астрологические знаки. Он вел сэра Джона вверх по темному холму к странному и рассыпающемуся от старости готическому сооружению, которое представляло собой нечто среднее между аббатством и замком. Это зловещее сооружение (и сэр Джон понимал это даже во сне) было чем-то вроде ожившей книжной иллюстрации — одновременно и Башней Погибели из легенд о Священном Граале, и Темной Башней, к которой направлялся Роланд. Как ему было известно из легенд и сказаний, внутри этой башни были собраны все его страхи. Он знал, что должен пройти ее, чтобы получить то, к чему стремится каждый розенкрейцер: Философский Камень, Эликсир Жизни, Лекарство для Металлов, Истинную Мудрость и Совершенное Счастье. Но всякий раз, как только дверь башни отворялась перед ним и оттуда доносилось жужжание, напоминающее жужжание мириад гигантских пчел, он тотчас же просыпался от страха.
Однажды ему приснился сам доктор Джон Ди — придворный астроном Елизаветы I и величайший математик своего времени, который утверждал, что постоянно общается с духами и ангелами. Со словами: «Три-пять-восемь, отведать просим», Ди протянул ему «ягоду утешения» — магический плод, дарующий бессмертие. Ягода эта воняла экскрементами и была отвратительной как на вид, так и на ощупь. Сэр Джон уже было собрался отказаться, но тут из-за спины Ди появилась неприлично обнаженная женщина с головой коровы и торжественно произнесла: «Игнац еще никому не повредил», и все они вдруг снова оказались перед распахнутыми дверями Башни Погибели, внутри которой кишели насекомые. Сэр Джон проснулся в холодном поту.
Во всех известных ему легендах говорилось, что через Башню Погибели может пройти только тот, кто храбр и чист душой. Это отнюдь не воодушевляло сэра Джона, ибо он, подобно многим склонным к рефлексии молодым людям, чересчур глубоко анализировал собственные страхи и поэтому подозревал себя в крайней робости и трусости. Что касается душевной чистоты, ему казалось, что и здесь ему нечем гордиться: его постоянно обуревали греховные фантазии, хотя ему почти всегда удавалось обрывать их прежде, чем в его воображении возникали самые худшие и не поддающиеся словесному описанию подробности во всей их похотливой и греховной соблазнительности. Даже когда водоворот плотских желаний захватывал его целиком и непристойные образы с абсолютной четкостью вырисовывались в его воображении, он не позволял себе задерживаться на них и наслаждаться ими, какими бы вожделенными они ни были. К сожалению, иногда — впрочем, очень редко, так что это были скорее исключения, — он все же терял контроль над собой. Чувство вины за эти досадные срывы лежало тяжелым бременем на его совести и (так он думал) никогда не позволило бы такому двуличному и слабохарактерному человеку, как он, приблизиться к Башне Погибели.