Мастер и Город. Киевские контексты Михаила Булгакова
Шрифт:
«Нет, нет! Рим должен погибнуть… А жаль! Жизнь так хороша, цезарь так добр, и вино такое хорошее. Ах, как жаль!..». Роман Сенкевича серьезно повлиял на формирование «римского» – составной части киевского – городского мифа Михаила Булгакова.
Сакральный ряд героев Сенкевича поднимается до апостола Петра. Булгаков с отвагой отчаяния идет дальше – у него под именем Иешуа Га-Ноцри выведен Тот, Кого не поминают всуе. Для читающей публики начала XX века не было секретом, что Нобелевской премией Генрик Сенкевич обязан – далеко не в последнюю очередь – отзыву Папы Римского, который прочел «Камо грядеши?» и прислал автору поздравление, распубликованное всей европейской прессой. Автор «Мастера и Маргариты» никаких поздравлений не получал, но «тот, которого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами
Глава восьмая
Миф о городе и мифологическое городоведение
I
Читатели «Белой гвардии» – киевляне особо – убеждены, что действие булгаковского романа протекает в Киеве. Никаких противопоказаний для такого мнения, казалось бы, нет. Напротив, события «Белой гвардии» легко отождествляются с историческими событиями, имевшими место в Киеве в конце 1918–начале 1919 года: знаменитый взрыв военных складов на Зверинце, покушение Бориса Донского на германского фельдмаршала Эйхгорна, гетманщина, петлюровщина и так далее. Узнается и сам Киев – по его неповторимым ландшафтам, по его хорошо знакомой топонимике – по всем этим названиям районов, пригородов, улиц, площадей, «спусков», по расположению отдельных зданий, стоящих в романном пространстве так же, надо полагать, как в реальном пространстве Киева.
И когда горожанин или приезжий турист идет по Киеву, город перелистывается, словно страницы булгаковского романа. Нетрудно установить, что все основные события «Белой гвардии» разворачиваются на отрезке (почти на прямой линии) длиной километра полтора-два, если считать от здания бывшей Александровской гимназии на (тоже бывшем) Бибиковском бульваре, где учился будущий автор «киевского романа» и где в романе размещен артиллерийский дивизион, сцена роспуска которого хорошо памятна каждому читателю «Белой гвардии».
«Посмотрите направо, посмотрите налево», – приглашает экскурсовод. Вот здание бывшего Педагогического музея, вот тут помещалась гостиница «Франсуа», вот – за оперным театром – скошенный угол дома, в котором находился «салон мадам Анжу»; здесь, согласно роману, Алексей Турбин записался в дивизион. Дальше – громоздкий корпус управления Юго-Западной железной дороги (оно размещено здесь и сейчас, как во времена булгаковского романа) – через его двор Алексей Турбин вышел к перекрестку у Золотых ворот, где напоролся на поднимающиеся с Крещатика по Прорезной улице петлюровские цепи. Вот запутанные переулочки в районе Мало-Подвальной (в романе – Мало-Провальной) улицы, откуда вынырнула спасительница Алексея Юлия Рейсс, вот площадь перед Софийским собором, дальше – Андреевская церковь и крутой Андреевский спуск (в романе – Алексеевский), где – на полпути к Подолу – в доме под номером тринадцать жили Булгаковы и где творческой волей художника навечно поселены Турбины. Все это существует ныне как бы в двух мирах, в двух пространственных системах – реального Киева и булгаковского романа. Экскурсоводы умело пользуются этим обстоятельством, развертывая перед экскурсантами что-то похожее на кинематографическую «двойную экспозицию».
Сравнение этих двух пространственных систем приводит к представлению о необыкновенно искусной «сжатости» пространства «Белой гвардии»: все основные ее события движутся по только что прочерченному маршруту в обе стороны, и если нанести события романа на план реального Киева (на план, например, изданный в те времена), то окажется, что все пространство романа предстает в виде сплошной, почти прямой полутора-двухкилометровой линии и нескольких точек справа и слева от нее (скажем, место гибели Най-Турса на стрелке Политехнического института или место проживания Шполянского в лучшей городской гостинице на Николаевской улице). Топография романа совпадает с киевской едва ли не всеми своими точками – за редчайшими и особо мотивированными исключениями. Совпадения замечены всеми, исключения, боюсь, не заметил никто. По крайней мере, в литературе, посвященной Булгакову, о них – ни слова.
Подобно тому, как от одного произведения к другому Булгаков все с большей откровенностью «прояснял» присутствие Мефистофеля («секретный» Шполянский – двоящийся Рудольфи – недвусмысленный Воланд), так от одной вещи к другой нарастает булгаковская игра с пространством, все очевидней становится присутствие в нем каких-то дополнительных неэвклидовых измерений. В «Мастере и Маргарите» они четко сопоставлены и разведены – попробуй не заметить превращение обширной, но все же исчисляемой в квадратных метрах квартиры Берлиоза в беспредельность залов, где Воланд справляет черную мессу! Затейливая игра с «пятым измерением» позволяет писателю снимать два урожая – сатирический и мистический – с одной и той же жилплощади.
Уверенность в полном совпадении романного пространства «Белой гвардии» с реальным киевским не выдерживает проверки последовательным сопоставлением. Тот, кто решится пройти маршрутом романа по городу (не нынешнему, разумеется, а 1918–1919 года) неизбежно споткнется дважды. В двух местах художественное пространство не поддается совмещению с реальным городским без грубых натяжек или дополнительных допущений. Эти два романных эпизода чрезвычайно близки ситуативно и функционально, что заставляет подозревать не случайность ошибки, а особенность замысла: бегство Алексея Турбина по Мало-Провальной и бегство Николки со стрелки Политехнического института.
Задыхающийся от бега, раненый и ослабевший от потери крови, загнанный в тупик преследующими его петлюровцами, Алексей Турбин уже решает использовать на себя последний, седьмой патрон в браунинге, – «и тут он увидал ее в самый момент чуда, в черной мшистой стене, ограждавшей наглухо снежный узор деревьев в саду. Она наполовину провалилась в эту стену…
– Офицер! Сюда! Сюда!
Турбин на немного скользящих валенках, дыша разодранным и полным жаркого воздуха ртом, подбежал медленно к спасительным рукам и вслед за ними провалился в узкую щель калитки в деревянной черной стене. И все изменилось сразу. Калитка под руками женщины в черном влипла в стену, и щеколда захлопнулась…
…– Бегите сюда. За мной бегите, – шепнула женщина, повернулась и побежала по узкой кирпичной дорожке. Турбин очень медленно побежал за ней. На левой руке мелькнули стены сараев, и женщина свернула. На правой руке какой-то белый, сказочный многоярусный сад. Низкий заборчик перед самым носом, женщина проникла во вторую калиточку, Турбин, задыхаясь, за ней. Она захлопнула калитку…
– Еще… еще немного! – вскрикнула она, левой трясущейся рукой открыла третью низенькую калиточку, протянула за руку спотыкающегося Турбина и бросилась по аллейке. „Ишь, лабиринт… словно нарочно“, – очень мутно подумал Турбин и оказался в белом саду, но уже где-то высоко и далеко от роковой Провальной…»
«Тут такой лабиринт, что никто не отыщет следов. Мы пробежали три сада…»
Даже по этим фрагментам ощутима огромность и запутанность садов, сбегающих ярусами, которые в реальном Киеве могли располагаться единственным способом – по склону горы вниз, к Крещатику. Но пробежав ярусы, сады и калитки (всех по три, как в сказке), женщина в черном, явившаяся в «момент чуда», выводит Турбина куда-то «высоко и далеко от роковой Провальной» – наперекор всем законам физики, но в полном согласии с мистическими законами булгаковской фантастики. Так некогда Данте с Вергилием, спустившись по всем кругам ада, оказались наверху. «Сказочность», «чудесность» происходящего прочерчена в булгаковском тексте с нажимом пера.