Мастер и Маргарита (ММ-книга)
Шрифт:
– Проша! где вы?
– Кто вам тут «Проша»? – осведомился надменно костюм, еще глубже заваливаясь в кресле.
– Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете? – взрыдала секретарь.
– Попрошу не рыдать в кабинете! – уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку бумаг, с явной целью поставить на них резолюцию.
– Нет, не могу видеть этого, нет, не могу! – закричала Анна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел и бухгалтер.
– Вообразите, сижу, – рассказывала, трясясь от волнения, Анна Ричардовна, снова вцепившись в рукав бухгалтера, – и входит кот. Черный, здоровый, как
Подавившись рыданием, она перевела дух, но понесла что-то уж совсем несообразное:
– И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит! Костюм! Все разбежались, как зайцы!
Бухгалтер только стоял и трясся. Но тут судьба его выручила. В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в составе двух человек. Увидев их, красавица зарыдала еще пуще, тыча рукою в дверь кабинета.
– Давайте не будем рыдать, гражданка, – спокойно сказал первый, а бухгалтер, чувствуя, что он здесь совершенно лишний, выскочил из секретарской и через минуту был уже на свежем воздухе. В голове у него был какой-то сквозняк, гудело, как в трубе, и в этом гудении слышались клочки капельдинерских рассказов о вчерашнем коте, который принимал участие в сеансе. «Э-ге-ге? Да уж не наш ли это котик?»
Не добившись толку в комиссии, добросовестный Василий Степанович решил побывать в филиале ее, помещавшемся в Ваганьковском переулке. И чтобы успокоить себя немного, проделал путь до филиала пешком.
Городской зрелищный филиал помещался в облупленном от времени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми колоннами в вестибюле.
Но не колонны поражали в этот день посетителей филиала, а то, что происходило под ними.
Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели на плачущую барышню, сидевшую за столиком, на котором лежала специальная зрелищная литература, продаваемая барышней. В данный момент барышня никому ничего не предлагала из этой литературы и на участливые вопросы только отмахивалась, а в это время и сверху, и снизу, и с боков, из всех отделов филиала сыпался телефонный звон, по крайней мере, двадцати надрывавшихся аппаратов.
Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула:
– Вот опять! – и неожиданно запела дрожащим сопрано:
Славное море священный Байкал...
Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и
Славен корабль, омулевая бочка!..
К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор начал разрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. В ближайшей комнате N 6, где помещался счетно-проверочный отдел, особенно выделялась чья-то мощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хору усиливающийся треск телефонных аппаратов.
Гей, Баргузин... пошевеливай вал!.. – орал курьер на лестнице.
Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курьера:
Молодцу быть недалечко!
Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера.
Прохожие в Ваганьковском останавливались у решетки двора, удивляясь веселью, царящему в филиале.
Как только первый куплет пришел к концу, пение стихло внезапно, опять-таки как бы по жезлу дирижера. Курьер тихо выругался и скрылся. Тут открылись парадные двери, и в них появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата, а с ним милиционер.
– Примите меры, доктор, умоляю, – истерически крикнула девица.
На лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая от стыда и смущения, заговорил, заикаясь:
– Видите ли, доктор, у нас случай массового какого-то гипноза... Так вот, необходимо... – он не докончил фразы, стал давиться словами и вдруг запел тенором:
Шилка и Нерчинск...
– Дурак! – успела выкрикнуть девица, но не объяснила, кого ругает, а вместо этого вывела насильственную руладу и сама запела про Шилку и Нерчинск.
– Держите себя в руках! Перестаньте петь! – обратился доктор к секретарю.
По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал что угодно, чтобы перестать петь, да перестать-то он не мог и вместе с хором донес до слуха прохожих в переулке весть о том, что в дебрях его не тронул прожорливый зверь и пуля стрелков не догнала!
Лишь только куплет кончился, девица первая получила порцию валерианки от врача, а затем он побежал за секретарем к другим – поить и их.
– Простите, гражданочка, – вдруг обратился Василий Степанович к девице, – кот к вам черный не заходил?
– Какой там кот? – в злобе закричала девица, – осел у нас в филиале сидит, осел! – и, прибавив к этому: – Пусть слышит! Я все расскажу, – действительно рассказала о том, что случилось.
Оказалось, что заведующий городским филиалом, «вконец разваливши облегченные развлечения» (по словам девицы), страдал манией организации всякого рода кружков.
– Очки втирал начальству! – орала девица.
В течение года заведующий успел организовать кружок по изучению Лермонтова, шахматно-шашечный, пинг-понга и кружок верховой езды. К лету угрожал организацией кружка гребли на пресных водах и кружка альпинистов.
И вот сегодня, в обеденный перерыв, входит он, заведующий...
– И ведет под руку какого-то сукина сына, – рассказывала девица, – неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, в треснутом пенсне и... рожа совершенно невозможная!