Мастер и Маргарита
Шрифт:
Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый, с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый — пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как вход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны глубокие параллельные острым бровям морщины. Кожу на лице Воланда как будто бы навеки сжег загар.
Воланд широко раскинулся на постели, был одет в одну ночную длинную рубашку, грязную и заплатанную на левом плече {185}. Одну голую ногу он поджал под
Еще разглядела Маргарита на раскрытой безволосой груди Воланда искусно из темного камня вырезанного жука на золотой цепочке и с какими-то письменами на спинке {186}. Рядом с Воландом на постели, на тяжелом постаменте, стоял странный, как будто живой и освещенный с одного бока солнцем, глобус.
Несколько секунд длилось молчание. «Он изучает меня»,— подумала Маргарита и усилием воли постаралась сдержать дрожь в ногах.
Наконец Воланд заговорил, улыбнувшись, отчего его искристый глаз как бы вспыхнул:
— Приветствую вас, королева, и прошу меня извинить за мой домашний наряд.
Голос Воланда был так низок, что на некоторых слогах давал оттяжку в хрип.
Воланд взял с постели длинную шпагу, наклонившись, пошевелил ею под кроватью и сказал:
— Вылезай! Партия отменяется. Прибыла гостья.
— Ни в каком случае,— тревожно свистнул по-суфлерски над ухом Маргариты Коровьев.
— Ни в каком случае…— начала Маргарита.
— Мессир…— дохнул Коровьев в ухо.
— Ни в каком случае, мессир,— справившись с собой, тихо, но ясно ответила Маргарита и, улыбнувшись, добавила: — Я умоляю вас не прерывать партии. Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если б имели возможность ее напечатать.
Азазелло тихо и одобрительно крякнул, а Воланд, внимательно поглядев на Маргариту, заметил как бы про себя:
— Да, прав Коровьев. Как причудливо тасуется колода! Кровь!
Он протянул руку и поманил к себе Маргариту. Та подошла, не чувствуя пола под босыми ногами. Воланд положил свою тяжелую, как будто каменную, и в то же время горячую, как огонь, руку на плечо Маргариты, дернул ее к себе и посадил на кровать рядом с собою.
— Ну, уж если вы так очаровательно любезны,— проговорил он,— а я другого ничего и не ожидал, так будем без церемоний.— Он опять наклонился к краю кровати и крикнул: — Долго будет продолжаться этот балаган под кроватью? Вылезай, окаянный Ганс! {187}
— Коня не могу найти,— задушенным и фальшивым голосом отозвался из-под кровати кот,— ускакал куда-то, а вместо него какая-то лягушка попадается.
— Не воображаешь ли ты, что находишься на ярмарочной площади? — притворяясь рассерженным, спрашивал Воланд.— Никакой лягушки не было под кроватью! Оставь эти дешевые фокусы для Варьете. Если ты сейчас же не появишься, мы будем считать, что ты сдался, проклятый дезертир.
— Ни за что, мессир! — заорал кот и в ту же секунду вылез из-под кровати, держа в лапе коня.
— Рекомендую вам…— начал было Воланд и сам себя перебил: — Нет, я видеть не могу этого шута горохового. Посмотрите, во что он себя превратил под кроватью!
Стоящий на задних лапах и выпачканный пылью кот тем временем раскланивался
— Ну что же это такое! — воскликнул Воланд.— Зачем ты позолотил усы? И на какой черт тебе нужен галстух, если на тебе нет штанов?
— Штаны коту не полагаются, мессир,— с большим достоинством отвечал кот.— Уж не прикажете ли вы мне надеть и сапоги? Кот в сапогах бывает только в сказках, мессир. Но видели ли вы когда-либо кого-нибудь на балу без галстуха? Я не намерен оказаться в комическом положении и рисковать тем, что меня вытолкают в шею! Каждый украшает себя, чем может. Считайте, что сказанное относится и к биноклю, мессир!
— Но усы?..
— Не понимаю,— сухо возражал кот,— почему, бреясь сегодня, Азазелло и Коровьев могли посыпать себя белой пудрой, и чем она лучше золотой? Я напудрил усы, вот и всё! Другой разговор был бы, если б я побрился! Бритый кот — это действительно уж безобразие, тысячу раз согласен признать это. Но вообще,— тут голос кота обидчиво дрогнул,— я вижу, что ко мне применяют кое-какие придирки, и вижу, что передо мною стоит серьезная проблема — быть ли мне вообще на балу? Что скажете вы мне на это, мессир?
И кот от обиды так раздулся, что казалось, еще секунда, и он лопнет.
— Ах, мошенник, мошенник,— качая головой, говорил Воланд,— каждый раз, как партия его в безнадежном положении, он начинает заговаривать зубы, подобно самому последнему шарлатану на мосту. Садись немедленно и прекрати эту словесную пачкотню.
— Я сяду,— ответил кот, садясь,— но возражу относительно последнего. Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволите выражаться в присутствии дамы, а вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик {188}, Марциан Капелла {189}, а то, чего доброго, и сам Аристотель.
— Шах королю,— сказал Воланд.
— Пожалуйста, пожалуйста,— отозвался кот и стал в бинокль смотреть на доску.
— Итак,— обратился к Маргарите Воланд,— рекомендую вам, донна, мою свиту. Этот валяющий дурака — кот Бегемот. С Азазелло и Коровьевым вы уже познакомились, служанку мою Геллу рекомендую. Расторопна, понятлива, и нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать.
Красавица Гелла улыбалась, обратив к Маргарите свои с зеленью глаза, не переставая зачерпывать пригоршней мазь и накладывать ее на колено.
— Ну, вот и все,— закончил Воланд и поморщился, когда Гелла особенно сильно сжала его колено,— общество, как вы видите, небольшое, смешанное и бесхитростное.— Он умолк и стал поворачивать перед собою свой глобус, сделанный столь искусно, что синие океаны на нем шевелились, а шапка на полюсе лежала как настоящая, ледяная и снежная.
На доске тем временем происходило смятение. Совершенно расстроенный король в белой мантии топтался на клетке, в отчаянии вздымая руки. Три белых пешки-ландскнехты с алебардами растерянно глядели на офицера, размахивающего шпагой и указывающего вперед, где в смежных клетках, белой и черной, виднелись черные всадники Воланда на двух горячих, роющих копытами клетки, конях.