Мастер проклятий
Шрифт:
Как же возмущались родители! В тот день, когда отец принес газету с новостью, меня заперли в своей комнате и велели заткнуть уши — столь грязные ругательства не должны были достигнуть детских ушей. И ведь это были только цветочки.
Монарха сместили тихо и незаметно. Просто однажды появилась заметка о том, что кесарь Филипп IV отрекся от престола, не назначив преемника. Крохотная заметка терялась на фоне новости о том, что в течение следующей недели каждый желающий может получить паровой автомат для дома, позволяющий быстро обогревать комнату, готовить пищу без использования дров, а если потратиться еще и на установку дополнительных труб, то и вовсе греть весь дом в холодную погоду. Тех, кто все-таки пытался требовать объяснений и подробностей отречения, отлавливали и бросали за решетку с последующей передачей чистым для добычи флогистона. Обвинения звучали
Вслед за кесарем исчезла значительная часть высшей аристократии страны. Немногие умерли в результате несчастного случая или нападения бандитов, кто-то вдруг сам оказался преступником и отправился добывать флогистон. Что интересно, на какой бы срок не был осужден правонарушитель, никто от чистых почему-то не возвращался. Но это никого из парламентариев не волновало, им нужно было больше флогистона, а на вопросы простых людей достаточно было ответить, что «сии преступники раскаялись, и стремятся к очищению в тиши и покое среди таких же оступившихся братьев». Если этот ответ кого-то не удовлетворял, он тут же отправлялся на встречу с раскаявшимся, потому что оскорбил чистого брата, а в его лице чистого бога своим недоверием.
А затем старых богов объявили порождением скверны. То есть чистые и раньше не стеснялись об этом говорить, но теперь эта позиция стала официальной и поддерживалась на уровне государства. Прошел всего год после отречения императора, и за это время весь парламент отрекся от старых богов, а вслед за ним и большинство обычных граждан. Однако заслужить прощение нового бога оказалось не так просто. «Вы могли прийти к Нему, когда он был слаб, и очиститься», — проповедовали в храмах чистого бога, — «И тогда он принял бы вас, и стал бы вам добрым хозяином, закрыв глаза на то, что ложные боги создали вас из грязи. Но вы не пожелали очиститься, а теперь Он не желает даровать свое прощение просто так. Однако и шанса не лишает. И первое, что вы должны сделать — это добровольно отринуть покровительство ложных богов. Это станет первым шагом, этим вы покажете Ему, что не совсем потеряны для чистоты». Тех же, кто продолжал упорствовать, никто не гнал силком в храмы. Если, конечно, они не пытались оскорблять чистого бога. А он обидчив и не терпел конкуренции. Чтобы оградить тех, кто стремится к очищению от староверов, последним мягко предлагали переселиться в места компактного проживания.
Нет, оставшимся верными старым богам никто не запрещал находиться среди отрекшихся, но только под наблюдением чистых, чтобы оперативно пресечь попытки смущать умы паствы. Многие были не согласны уходить из родных домов, от родных алтарей и мест силы. Многие пытались бунтовать — но к тому времени таких принципиальных оставалось слишком мало, и были они слишком разобщены, чтобы представлять опасность для спир чистых и для жандармов. Особенно если учесть, что ранее ничем не отличавшиеся от обычных людей, чистые теперь получили от своего бога достаточно сил, чтобы справиться с любыми попытками применения магии старых богов. Чистые очень любили такие бунты, и особенно тех, кто пытался сопротивляться, применяя свой дар. Этих отчаянных никто и не думал отправлять на добычу флогистона, их ждала другая участь. Казнь через очищение, после которого от врага чистого бога не оставалось даже пепла. В такие дни в одном из храмов чистых было не протолкнуться. Сначала людей сгоняли туда чуть ли не угрозами, но постепенно обыватели привыкли ходить на такие представления сами.
За всеми этими изменениями я наблюдал будто со стороны. Я сочувствовал родителям, которые, конечно, не предали своих богов. Я переживал о тех, кого казнят чистые и о тех, кто остался без работы и средств к существованию из-за стремительного перехода промышленности на флогистон. Однако все это меня не касалось, и моя жизнь почти не менялась. Я был слишком занят, привыкая к новому миру, новому телу и новой семье. Отца к тому времени уже уволили с завода, на котором он работал, но мы пока не испытывали нужды, ведь накоплений у родителей было достаточно. Даже после того, как счета семьи в банке заморозили, для меня ничего не изменилось — у отца с матерью было достаточно наличных денег, чтобы продержаться какое-то время. Реальность коснулась меня, когда в наш дом пришел надменный чистый, и предложил выбор — отречься или перебраться в скромную квартиру в бедной части города. Нам даже дали время подумать. Час. Так что на новое место жительства наша семья перебиралась налегке.
Было бы преувеличением сказать,
Я смотрел на родителей из-за приоткрытой двери своей спальни. Было нетрудно догадаться, к какому решению они склоняются. Горечь, вина и смирение — совсем не те чувства, которые овладевают человеком, готовящимся принять тяжелое, но правильное решение. И я не выдержал, вошел в комнату.
— Сынок! Ты не спишь?! — вымученно улыбнулась мама. — Не обращай внимания, мы что-то засиделись допоздна…
— Мама, отец, — прервал я родителей. — Я знаю, кто приходил, и какой выбор нам предложили. Вы не согласились бы остаться, если бы не я, так ведь? Но ведь это Морос отвел от меня болезнь, не дал уйти за кромку. И другие боги. Они помогали нам всегда, многие поколения. И если мы сейчас отречемся, мы предадим не только их, но и себя. Как мы будем смотреть друг другу в глаза? — Смешно, должно быть, я смотрелся, произнося столь пафосную речь, стоя босиком на каменном полу и поджимая от холода пальцы ног. — Я уже взрослый, меня не нужно защищать от всего. Мы справимся. Или сбежим куда-нибудь далеко, где нет чистых. А если отречемся — как мы станем смотреть друг другу в глаза?
Я говорил еще что-то, повторялся и сбивался, а родители смотрели на меня со слезами гордости на глазах. И когда через час священник пришел, чтобы услышать наш ответ, отец твердо озвучил свое решение. Священник, бывший до того вежливым, мгновенно перестал скрывать свое презрение:
— Ну так оставайтесь в грязи, ничтожные язычники! Я надеялся, что хотя бы забота о сыне поможет вам осознать свою мерзость и возжелать очиститься, но ошибся. У вас есть час, чтобы собрать свои вещи. Жандармы проконтролируют, чтобы вы не взяли чего-то лишнего.
С этими словами он повернулся и вышел из дома, а ему на смену пришел отряд карабинеров, который до этого ждал на улице. Ничуть не стесняясь нашего присутствия, жандармы принялись рыться в вещах, выбирая себе то, что понравится. Отец, побледнев, схватился за револьвер, лежавший в ящике стола, но мы с матерью повисли у него на руке. Как я его понимал в этот момент! Мама скороговоркой зашептала ему на ухо, чтобы не обращал внимания, что все вещи мы не сможем забрать в любом случае. Упросила подняться наверх, чтобы собрать детские вещи и домашний алтарь. Отец нехотя согласился, и в сопровождении одного из жандармов вышел из комнаты. Те двое, что остались, продолжали тем временем развлекаться. Эти твари со смехом хвастались друг перед другом своими находками. Один, самый мерзкий, залез в ящик с тряпками, и принялся вышвыривать оттуда нижнее белье матери, комментируя каждую находку. Хорошо, что в этот момент отец вышел в другую комнату и не видел происходящего — думаю, никакие силы не остановили бы его от убийства. Уж одного жандарма он бы точно прикончил, и после этого у нас наверняка не осталось бы шансов выжить. Впрочем, я и сам не мог успокоиться, глядя на эту мразь. Он ведь не просто грабил нас, он издевался. Ему доставляло удовольствие краем глаза смотреть на побледневшую от ярости и унижения маму, на то, как бессильно я сжимаю кулаки.
Я смотрел на урода, разглядывал его, будто пытаясь запомнить на всю жизнь. Я смотрел так пристально, что провалился в какое-то полубессознательное состояние. Мысли ушли, исчезли все посторонние звуки, я не видел и не слышал ничего вокруг, кроме карабинера. Вот он, хмыкнув, повертел в руках бронзовую статуэтку Марса с мечом. Отец с матерью не очень почитали этого бога, все же, люди сугубо мирные. Но статуэтка была очень хороша, Марс выглядел на ней как живой, и против обыкновения, на лице его была не ярость, а сосредоточенность и внимание, какие и положены настоящему воину перед сшибкой. Жандарму статуэтка, видимо, тоже понравилась, но он с сожалением поставил ее на край столешницы. Вряд ли такие вещи стоит иметь у себя благонадежному гражданину. Впрочем, солдат не очень расстроился и вернулся к исследованию содержимого комода. Вот он достал из ящика тонкие трусики, восторженно присвистнул: