Мастер своего дела (сборник)
Шрифт:
— Разумеется, — охотно согласился консультант. — Я тут немного подсчитал… За восемьсот четырнадцать лет сна и сорок два Пробуждения вам причитается сорок пять с половиной тысяч, плюс-минус несколько процентов. Сумма действительно неплохая, однако не умопомрачительная. Видите ли, инфляция… В общем, виллу на эти деньги купить не получится. Домик в деревне можно, и прожить в разумном достатке, скажем, лет восемь… Десять, если удастся найти хорошую экономку. Потом придется искать какой-то заработок. Вообще, вы уверены, что это именно то, чего вы хотите, — тихая жизнь в деревне? Вас, вероятно, будут сторониться, крестьянам свойственны предрассудки…
— Может, наймусь в войско. Уж вряд ли ваши цивилизованные земли настолько цивилизованы, чтобы не было никаких войн.
—
Последнее слово повисло в угрюмой тишине и висело долго. Теперь уже Пробужденный смотрел себе на колени. Наконец он поднял голову.
— Так что же… — проговорил он почти шепотом, так что особенно явен стал его странный, архаичный акцент и неверно ложащиеся ударения. — Опять в этот каменный мешок… потом новый зверь, обжорство и подземелье… до конца времени?
— Нет, не так долго, — тоже негромко и очень мягко возразил консультант, — скорее, до конца цивилизации. Каких-нибудь сто лет назад Пробуждения происходили раз в месяц, последние годы их приходится производить каждую неделю. Прорва активизируется. Посмотрите на господина коменданта… видите шрамы? Прорыв гарпий. Тогда разбудили троих разом, но и они не справились, была атака на крепость, жертвы… А ведь есть еще Имская Прорва на дальнем Юге, защита там гораздо слабее нашей, и, по последним слухам, возможно, еще одна в Каргани. Вероятнее всего, до исхода тысячелетия придется массово пробуждать всех Спящих. К тому времени уже не будет государств, не будет закона — только напуганные, рассеянные люди и блуждающие среди них чудовища… Потребность в профессионалах вашего профиля окажется тогда очень острой.
Воин слушал, и на лице его медленно проступала прежняя кривая ухмылка. Похоже, обрисованная картина пришлась ему по нраву. Еще мгновение, и он легко поднялся, привычно прихватывая разлапистую секиру.
— Что ж, красноречивый умник… Твоя взяла. Пожалуй, я подожду еще.
И шагнул в коридор, где его тут же подхватили под руки, умело избегая топорщащихся лезвий, две юные жрицы Ололы. Нотариус, оценив обстановку, бесшумно убрался прочь. Жрица постарше бросила взгляд на товарок и позволила себе на минутку задержаться, решительно войдя в кабинет. На каблуках, с плюмажем из перьев, она грозно возвышалась над мужчинами.
— Как вам это нравится? — бросила она коменданту, сверкая глазами. — Психологический срыв! Кое-кто плохо сделал свою работу! Я бы нашла пару теплых слов для своей предшественницы…
— Это было тридцать пять лет назад, — рассудительно возразил консультант. — Ну что бы вы могли сказать сейчас той пожилой женщине, если она, конечно, еще жива? Не любую душевную мозоль можно исцелить женским теплом…
Жрица, которая тоже была мастером своего дела, лишь покачала головой и, недоверчиво звякнув колокольчиками на сосках, шагнула в коридор, чтоб проследовать за подопечным. Консультант вновь задрал на лоб зрительную пластину, счастливо моргая и мальчишески улыбаясь начальству во весь рот.
«Да, — подумалось коменданту, — точно сработаемся. Сколько он успел разузнать со своими вопросами! Шрамы и прочее… Надо будет написать благодарственное письмо в консулат. Хороших ребят присылают».
И он наконец позволил себе скупо улыбнуться в ответ.
Никто кроме…
Лариса Бортникова, Анна Голоусикова.Продавец радуги
На длинной, выскобленной добела стойке маялась зевотой свеча. Огонек горел лениво, ровно. Пожилой мыш осторожно обогнул застывшую восковую каплю, подобрался к миске с отбитым краешком и, выхватив оттуда сухарик, поспешил
— Поужинал, Слоник? Пить хочешь? — Старик поднялся, нацедил в поилку лимонада и улыбнулся, когда зверек чихнул, сунувшись носом в липкую сладость. — Будь здоров! Пей — и домой. Пора закрываться.
— Шамайка, ты еще здесь? — Звякнул дверной колокольчик, и в лавку ввалился огромный бородач. Он тяжело взгромоздился на табурет, едва не свалив с прилавка стопку старинных свитков.
— Белеш? — Хозяин выглянул из подсобки, кивнул гостю. — Погоди чуток, только Большой Хрустальный уберу, и по домам. — Дед Шамайка вынырнул из темноты и, закрепив стремянку, привычно полез под самый потолок, где на отдельной, покрытой кружевной салфеткой подставке переливался хрустальными узорами флакон. Да нет, не флакон даже, а флаконище или, скорее, графин необыкновенной красоты и изящества.
Величиной с гигантскую тыкву, с серебряным дном и тонким, словно веточка, горлышком, с блестящей затычкой-шишечкой, исписанный тайной резьбой, запечатанный гербовой сургучной печатью, Большой Хрустальный считался главным украшением магазинчика и самой великой гордостью деда Шамайки.
Большой Хрустальный вполне мог бы храниться в королевской казне или, на худой конец, жить в буфете какой-нибудь герцогини или маркизы — так он был великолепен. Грань за гранью любовно вырезанный мастерами-стекольщиками, Большой Хрустальный напоминал чудесный бриллиант. Но не этим определялась его ценность — истинное сокровище таилось внутри, скрывалось под изгибами хрусталя, пряталось за искусной росписью, под плотно притертой сверкающей пробкой.
— Не надоело каждый день такую тяжесть таскать да по лестнице прыгать? Спрятал бы подальше, и пусть себе пылится. Все одно не купит никто. — Белеш кашлянул, пламя свечи метнулось в сторону и погасло. Жирная темнота вползла через окна. Недовольно загудел в руках у деда Шамайки Большой Хрустальный.
— Зажги свет. И как ты еще полгорода не разнес? — пробурчал Шамайка, спускаясь на ощупь. — Купит — не купит… Разве в этом дело! Это же… Это же — мечта. Радуга-мечта. Ее еще мой прадед лить начал, а дед, тот уже на три четверти закончить успел. Отец корпел над ней всю жизнь. Помню, я еще совсем крохой был — заберусь в кресло у стены и смотрю, смотрю, как он, скрючившись, сидит — цвета подбирает. Когда помер отец, мне только оранжу добавить осталось. Долго я нужный колер искал, а когда нашел — сам себе не поверил. Три года из мастерской не вылазил, все до последней капельки вычищал, выправлял, чтоб как следует, а не спустя рукава. Три года. Невеста меня из-за этого не дождалась — за другого вышла. А я и не огорчился ничуть, потому что главное в своей жизни делал. Еще пять лет каждый цвет на положенное место крепил, друг за дружкой, рядком. А потом из колбы готовую радугу во флакон переливал еще с полгода. Когда запечатал горлышко сургучом, решил — поставлю на самое почетное место. Пусть знает народ, что мы настоящие мастера, а не просто Шамаи — продавцы радуги. Эх, Белеш, ведь радуге этой цены нет. И даже если войдет сюда сама королева, молвит: «Возьми, дед, полцарства и меня в жены, только продай Большой Хрустальный», я ей на подол, жемчугами шитый, плюну и выгоню в три шеи!
Дед Шамайка любовно протер граненый бок. Дохнул на шишечку, поскрипел по ней потертым бархатом манжета. Толкнул ногой дверь чуланчика, чуть головой о низкую притолоку не ударился. Уже оттуда глухо добавил:
— Вот ты, Белеш, свой Страшный Ливень в подвале хранишь, чтобы никто не видел, а зря.
— Не зря ничего, — буркнул бородач и подхватил Слоника, который в темноте едва было не свалился на пол. — Тебе что? У тебя внуков нету. А я вон с неделю назад Верка в мастерской поймал. Сидит оголец, секретными свитками шуршит и уже тигель нагрел. Собрался, видишь ли, отмочить что-то. Я ему говорю: рано, мол. Вот в силу войдешь — обучу делу, а он разве слушается? Кричит, ногами топает. Тоже мне мужичок-дождевичок…