Мастера сыскного дела
Шрифт:
23 сентября из Орши доложили, что человек с приметами Цирлина замечен городовым на улицах города. Пристав 1-й части Смоленска командировал околоточного надзирателя Панкратия Васильевича Кузьмина, знавшего Якова в лицо, в Оршу для опознания. Но и тут пустышка.
« Телеграмма № 248 от 11 октября 1908 года. Смоленск, следователю по важнейшим делам Ефремову. 8 октября на станции Бологое задержан вооружённый револьвером молодой человек. Лет девятнадцати, выше среднего роста без усов и бороды. Одет в черный пиджачный костюм, подпоясан синим поясом, в чёрной круглой шапке с белым верхом. Решительно отказался назвать себя. Ротмистр Шамлевич». Что, не уж то Цирли? Однако задержанный оказался брюнетом с чёрными глазами. Позже выяснилось, что это житель Великого Новгорода, подозреваемый в революционной деятельности.
В феврале 1909 года всё тот же неугомонный околоточный Кузьмин доложил Ефремову, что Лейба Цирлин получает письма из Америки, а по околотку ходят слухи, что в Америку убежал Яшка. Следователь запрашивает в окружном суде разрешение на вскрытие всей корреспонденции приходящей на имя Лейбы Цирлина. И действительно письма из Соединённых Штатов имеют место быть. Вся беда в том, что они на еврейском. Для перевода писем окружным судом был привлечён общественный раввин Авраам Юдович Фридман. За перевод двух писем, пришедших на имя Лейбы Цирлина и задержанных по решению окружного суда в Смоленской почтово-телеграфной конторе, оный Фридман затребовал шесть рублей. Одно из писем оказалось от сестры Лейбы, проживающей нынче в Филадельфии, а вот другое гораздо интереснее. Письмо без подписи начиналось словами
«Здоровья вам дорогие мама и папа…»
Василий Николаевич уверился, что в ближайшее время Цирлина найти не удастся. 10 февраля наконец-то пришло сообщение из Смоленского губернского жандармского управления. Начальник управления генерал-майор Громыко сообщал, что Николай Воронков «…состоял членом в местной группе социалистов-революционеров, в которой также были зарегистрированы: Клавдий Пашин, Илья Пляшкевич, Яков Цирлин, Бенциан Гуревич и Николай Белавенцев. По неизвестным Управлению причинам, Воронков с августа прошлого 1908 года изменил своё отношение к группе и давал сообщения о намечавшихся в группе мероприятиях, хотя и не прерывал с группой партийной связи. На кануне 25 августа Воронков сообщил, что состоялось соглашение между поименованными сочленами устроить собрание на квартире Белавенцева 25 августа во главе с центровиком, прибывшим из Витебска, и ему, Воронкову, поручено охранять оное собрание с улицы. Часов в 9 вечера, Воронков оставив свой пост, дал знать в 1-ю полицейскую часть, где были собраны чины для ликвидации, что группа в сборе. Когда прибывший отряд оцепил дом, никого в квартире Белавенцева не оказалось, кроме Пашина и самого хозяина квартиры Николая Белавенцева. Очевидно входившие во двор проходили огородами на соседнюю улицу. Такой приём практикуется в организациях революционеров для проверки заподозренного в измене товарища, а потому отлучка Воронкова с поста и последовавший за тем обыск, убедили группу в измене Воронкова, что по уставу карается смертью».
Прочитав сей опус, следователь Ефремов схватился за голову. Господа жандармы, если ж вы знали, что Воронков ещё 25 августа раскрыт эсэрами, то почему не вывели его из организации? Почему было не спасти молодому человеку жизнь? И что это за секретность такая в письме к следователю, состоял, мол, членом группы…изменил своё отношение? У Воронкова в кармане удостоверение от Управления, так бы и писали «внедрён… освещал деятельность». Что как есть, намудрили господа в голубых мундирах, ох намудрили.
В другом сообщении от жандармов была информация об отправке в ссылку в Архангельскую губернию Бенциана (Бориса) Гуревича, осуждённого на 2 года за революционную деятельность.
В начале апреля 1909 года из Могилёвского губернского жандармского управления в Смоленск пришло сообщение. В Могилёве в составе группы социалистов-революционеров задержан Владимир Андреевич Браулинский, по приметам соответсвующий объявленному в розыск Янкелю Цирлину. «Браулинский Владимир Андреев, нелегальный, проживающий в Могилёве по поддельному паспорту; партийная кличка «Володя»; член Могилёвского комитета партии социалистов-революционеров Северо-Западной области происходит из Смоленска; в Могилёв прибыл в 1908 году, как профессионал, для усиления деятельности партии; заведывал архивом (библиотекой) комитета и организовал, так называемый «Луполовский кружок рабочих»; собирался нелегально перейти границу, опасаясь за своё прошлое». К рапорту были приложены фотографии Браулинского в трёх ракурсах. Городовой первой части города Смоленска Яков Павлович Картазунов, работодатель Цирлина слесарь Василий Иванович Гусев и жена его Марфа Никитична, хорошо занвшие Янкеля соседи по Благовещенской улице Роза Елисеевна Цигельман, Евдокия Ивановна Скачкова и Роса Исаковна Гуревич уверенно опознали в Браулинском Якова Цирлина. Лейба Зеликович Цирлин, монастырщинский мещанин пятидесяти двух лет, Либэ Самойловна Цирлина, монастырщинская мещанка, пятидесяти двух лет и Вениамин Лейбович Цирлин, семнадцати лет, не смогли уверенно опознать на представленных фото своего сына и брата Янкеля.
Предъявить фото для опознания Ефремов решил и главным свидетелям по делу денщику Стюгаеву и Брайне Гуревич с сыновьями. Однако оказалось, что семья Гуревичей после ареста Бенциана (Бориса) съехала с квартиры на Свирскойц улице. Пожив некоторое время у родственников в 3-й части Смоленска, Брайна уехала в неизвестном направлении. Из штаба Софийского полка пришёл ответ, что рядовой Стюгаев в списках полка не значится. Матеря на чём свет стоит тупорылых полковых писарей, Василий Николаевич запросил в штабе дивизии информацию о том, где находится подпоручик Ранчинский. Выяснилось, что оный обер-офицер поправляет здоровья в имении какого-то доктора в Краснинском уезде. Пришлось Ефремову ехать в Красный. Ранчинский рассказал, что его денщик ещё в конце ноября демобилизовался. Тут выяснилась ещё более интересная информация. Совершенно непонятно почему при допросе денщик назвался Стюгаевы, когда по всем спискам и документам он проходил как Никита Андреевич Чугаинов. В Чердынское уездное полицейское управление Пермской губернии был направлен запрос с приложенными фото Браулинского. Крестьянин деревни Сюльковой Усть-Золинской волости Никита Чугаинов в присутствии полицейских чинов опознал по предъявленным ему фотографиям молодого человека, которого видел 8 сентября 1908 года во дворе дома Жукова на Свирской улице Смоленска.
Следы семьи Гуревичей затерялись в бескрайних просторах Российской империи. Однако и имевшихся показаний было достаточно. Якова Цирлина этапировали из Могилёва в смоленскую тюрьму. На допросах Яшка во всю «включал дурака». Несколько, мол, у меня знакомых Николаев в Смоленске, может и Воронкова знаю. 8 сентября вечером на Блонье не был. На Свирской улице около шести был, не отрицаю. Что там делал? Шёл в гости к знакомым портнихам, сёстрам Левитиным на Богословскую улицу. Соня и Люба Левитины, хиславичские мещанки, проживающие на Богословской улице в доме Чернышёва, показали, что 8 сентября около восьми часов вечера к ним зашёл Яков Цирлин, с которым они отправились на прогулку. Дошли с ним до Большой Благовещенской улицы, где и расстались. Девушки направились в городской сад Блонье, а Яков сказал, что идёт к сестре на Сенную площадь. Хая Лейбовна Бойко, 28 лет, дорогобужская мещанка, грамотная, под судом и следствием не была, подтвердила, что 8 сентября вечером, придя к себе на квартиру из шляпочного магазина Борискиной в дом Зельнина на Сенной площади, нашла в своей квартире гостившего брата Якова Цирлина. Уголовное преследование Якова Цирлина по делу об убийстве Николая Воронкова Смоленский окружной суд прекратил, и Янкеля этапировали обратно в Могилёв, где он был приговорён к ссылке по делу о Могилёвском комитете.
Цирлин никак не мог убить Николая Воронкова. Это следователь Ефремов принял, как состоявшийся доказанный факт. Ну, так и что же у нас есть? Только пальто цвета «моренго» с чёрным бархатным воротником, запачканное кровью и рвотными выделениями убитого. Пальто принадлежит Бенциану (Борису) Гуревичу. Вся семья Гуревичей в один голос утверждала, что пальто попросил сам Воронков по причине прохладной погоды, уходя в начале девятого из квартиры. Стоп, стоп, стоп… А ведь вот вам и нестыковочка. Василий Николаевич полистав дело, нашёл протокол допроса Софьи Левитиной. Ага, вот оно. Быстро одевшись, надворный советник отправился на Вознесенскую улицу. Возле дома Баранова, где находится контора «Посредник» от которой братья Гуревич продавали газеты, Василий Николаевич засёк время по серебряным карманным часам и скорым шагом направился на Свирскую. Весь путь от перекрёстка Вознесенской и Почтамтской улиц до дома Жукова занял у следователя, шедшего достаточно быстрым шагом, так что встречные смотрели на хорошо одетого солидного господина с бородкой с нескрываемым удивлением, почти двадцать пять минут.
В канцелярию окружного суда на Большую Благовещенскую улицу в дом Рачинского Василий Николаевич возвращался уже спокойным шагом, задумчиво разглядывая брусчатку под ногами. Как же умно господа социалисты разыграли с ним всю эту партию. Ах, какой красивый гамбит устроили. Смоленское отделение партии, заподозрив Николая Воронкова в измене, провело проверку, и по её результатам приговорило провокатора к смерти. Собираясь отправлять «опытного товарища» Янкеля Цирлина, кстати, это когда же господа революционеры начинают распропагандировать молодёжь, если к 20 годам Яшка уже опытный подпольщик, на нелегальную работу в Могилёв, именно его и решают предъявить полиции как главного подозреваемого. Цирлин приходит к Воронкову, общается с ним через окно, стараясь, чтобы его заметило как можно больше людей во дворе дома Жукова. Назначает Николаю встречу в городском саду, и уходит к Левитиным, делать себе алиби. Воронков появился на Блонье. На полянке напротив Реального училища смоленские социалисты-революционеры привели приговор в исполнение. Однако случилось непредвиденное. Падающий Воронков запачкал пальто Бориса Гуревича, расстеленное на траве. Его пришлось оставить на месте преступления и быстро придумывать историю о просьбе Николая. Поэтому и не сходятся показания денщика Чугаинова и Брайны Гуревич. Чугаинов видел Цирлина во дворе, а Брайне кровь из носу нужно было уверить следствие, что Янкель заходил в комнату Воронкова. И ведь почти получилось. Цирлин спокойно себе уехал в Могилёв, полиция, высекая искры из брусчатки, ищет его в Смоленске, считая последним кто видел Воронкова живым. Чтобы интерес у следсвтия не угасал, и внимание его, Ефремова, не обратилось на владельца главной улики, пальто цвета «моренго», полиции постоянно подкидывают информацию о Цирлине. То он в Ярцево, то в Орше, а то и вовсе сбежал в Америку. Но никак не могли братья Гуревич, замеченные свидетелями в конторе «Посредник» около восьми часов, оказаться к уходу Воронкова на своей квартире.
Смело можно утверждать, что братья Гуревич, Бенциан и Соломон, были 8 сентября 1908 года в городском саду Блонье на полянке напротив Реального училища, где погиб Воронков. А вот следы женских ботинок неподалёку от выброшенной «Браунингом» гильзы, вполне себе можно привязать к определённой особе. В смоленской группе социал-революционеров женщин жандармами не замечено, а вот в выписке из приговора Киевской судебной палаты по делу Могилёвского комитета фигурирует Лея-Рейза Ошерова Эберлих, двадцати пяти лет, мещанка города Могилёва. И если выяснится, что оная Лея покидала Могилёв в августе-начале сентября 1908, то всё становится на свои места. Завтра Василий Николаевич отправится на Никольскую улицу, доложит свои резоны начальнику жандармского управления Громыко, и тот уже по своим каналам будет выяснять, почему солгал на следствии ссыльный Бенциан Гуревич, была ли в Смоленске в 1908 году Лея-Рейза Эберлих, объявлять в розыск семью Гуревич. Василия же Николаевича ждёт любимое кресло-качалка у трещащего огнём камина, тёплый плед и большой бокал шустовского коньяка.