Мастера вызывали?

Стрельникова Людмила Л.

В бухгалтерии дотошный мастер, естественно, не мог не обратить внимания на получаемые суммы. Рыкунову выплатили сто рублей за то, что не отклонил рационализацию, его заместителю – сто за то, что не возражал; Степанову – девяносто за то, что два раза сбегал к директору; шести авторитетным лицам – по восемьдесят рублей за авторитет – и самому рационализатору за идею двадцать рублей.

Распределение вызвало внутренний протест в душе молодого человека, но он постарался подавить его, решив, что сейчас при его затруднительном материальном положении каждый рубль равноценен сотне.

Начальник и его зам покинули

бухгалтерию крайне оживлёнными и Рыкунов, дружески похлопав мастера по спине, подбодрил:

– Ты молодец, Торбеев, – мыслишь. Если будет еще какая рационализация, подавай – я поддержу.

– Мы поддержим, – уточнил зам.

– Да, послушай, Торбеев, хочу услышать твоё личное мнение, – обратился Рыкунов к Сергею, пока они шли по длинному коридору к цеху. – Нам предложили выдвинуть Калинину в депутаты. Передовик производства, нормы выполняет на двести процентов. Будем выдвигать или как?

– Не будем, и именно потому, что передовик производства.

– Как это понять?

– Она передовик здесь, в цехе, быстро и качественно паяет схемы, но она же не передовик в общественной работе. Я не понимаю, почему у нас такое мнение – если передовик производства – обязательно в депутаты. Я считаю – это двойной вред: производство теряет отличного работника, а общественность приобретает плохого администратора, потому что в общественной работе у них обычно – ни навыков, ни склонностей, ни опыта.

– Что ж, ты, пожалуй, прав, – согласился начальник. – Над этим стоит подумать.

– Пётр Иванович, хорошо бы сделать заявку на кинескопы, – напомнил Сергей. – У нас до конца года не хватит, я подсчитал.

– Молодец, думаешь о будущем цеха, вот ты и оформи заявку.

– Да, и ещё, Пётр Иванович. Я пока паял, мне пришла идея ускорить выпуск блока цветности, достаточно три детали заменить на одну.

– Ну зачем такое сейчас, в конце месяца, – возразил Рыкунов и даже поморщился. – Перестройка нам может дорого обойтись.

– Но почему? В газетах как раз упирают на перестройку, – с жаром подхватил молодой мастер. – Мы только в этом месяце отстанем, зато в последующие у нас пойдёт перевыполнение в полтора раза. Вот вам и ускорение.

– Зачем излишний риск, ради чего? Нет, об этом и не думай, ты молод, тебе просчёты не видны в общем процессе производства, а мне все видно. Я выступаю в свете речей руководителя, мы идём строго по плану и на этом точка.

Глава 9

Николай Афанасьевич сидел на корточках перед черепахой и жаловался:

– Никогда у меня не было такой скучной жизни как сейчас. Бывало, как загуляешь на месяц, и начальство тебе – ни слова. А почему? Потому что Николай Афанасьевич – рабочий человек, а рабочих рук везде не хватает. Начальник мог бы, конечно, меня враз выгнать, но кто грязную работу будет делать? Он, что ли? Нет, ни за что. А Николай Афанасьевич – безоговорочно: требуется канаву вырыть – пожалуйста, требуется шпалы новые поставить – пожалуйста, могилку кому сообразить – тоже не отказывался, другие – ни за что, а я – пожалуйста, потому что надо, и всё тут. Нет, Николай Афанасьевич был на все руки мастер, пока проклятая хвороба не накрыла. Эхе-хе, – тяжело протянул он и погладил черепаху здоровой рукой по гладкому панцырю. – У тебя хорошо – четыре ноги, а у меня теперь – одна рука. Как ты

думаешь – идти мне в баню к этому, как его, чёрта? А ну, да всё равно. Зачем исправлять руку? Я сейчас живу, как барин, на всём готовеньком, как ты. Да мне в жизни такого не приходилось. А тут в кои веки зажил по-человечески с одной рукой и на тебе – иди лечись. Нет, не пойду. С рукой покончено и точка. – Он поднялся. – Как бы развеселить себя? Друзей у меня здесь нет. Валерьянка и лосьон кончились. Тяжко… Но, собственно говоря, были бы деньжата, а друзья враз бы сбежались. – Он задумчиво почесал затылок. – Где бы деньжат достать? Хотя бы на пивко. Пиво-то разрешают пить? Вот разве что пошарить по углам.

И Николай Афанасьевич сосредоточился на поиске. Он обшарил все места, где могли держать деньги и на своё счастье нашёл целых двадцать рублей. Окрылённый, он устремился к наружным дверям и в коридоре столкнулся с Дарьей Даниловной.

– Куда это вы торопитесь? – поинтересовалась она с любезной улыбкой.

– I want some bread, – с наисквернейшим английским произношением, но с гордостью он поведал ей, что хочет хлеба, и весь напыжился от важности.

– Что я слышу в своём доме! Вы говорите по-нерусски? – всплеснула она руками, и глаза её завращались вокруг орбит, изображая приятное удивление.

– Да, кое что кумекаем, – с достоинством протянул он и, желая поразить воображение дамы чем-нибудь более существенным, выдал вторую фразу: – I like little birds, – заверив хозяйку, что обожает маленьких птичек.

– Смотрите-ка, какие у меня квартиранты образованные, а я и не знала, – искренне восхитилась Дарья Даниловна, имевшая об иностранной речи такие же скудные представления, как и Николай Афанасьевич. – Что ж вы, и с иностранцами умеете разговаривать?

– Раз плюнуть, – и в следующий момент он выдал снова две эти же фразы, но уже подряд, и для Дарьи Даниловны они прозвучали, как новые. Достигнув желаемого эффекта, ошарашив хозяйку личной образованностью, квартирант откланялся: – Ладно, пойду проветрюсь.

Две красненькие десятки, лежавшие в кармане, казались раскалёнными красными углями. Ему нестерпимо было держать их у себя, так и хотелось потратить.

В поисках пива он обегал почти весь город, но везде его ждала неудача: пивные ларьки одиноко подрёмывали среди зелени, пивные бары предлагали соки, а в бывших винных магазинах продавали овощи и фрукты. Чем больше Николай Афанасьевич бегал, тем больше его мучила жажда. Он приходил во всё большую и большую тоску, когда неожиданно среди серых стволов деревьев увидел бочку, на которой огромными коричневыми буквами было выведено магическое слово «Пиво». Очередь обвивала бочку плотными упругими кольцами, как удав свою жертву.

Николай Афанасьевич прикинул, что кружку пива он получит не ранее, чем через три часа, и впал в уныние, но вспомнив, что он в некотором роде инвалид, решил воспользоваться собственной немощью в спекулятивном свете, в голове его мелькнуло: «И он ещё хочет, чтобы я лечил руку. Да ни за что».

– Пропустите меня, я инвалид. Мне положено без очереди, – рванулся он к продавщице, но очередь упруго отбросила его назад.

Он вторично с жалобным воем ринулся на прорыв, но его снова отбросили, и кто-то рявкнул: