Мастерский удар
Шрифт:
– Звучит неплохо, – кивнул Сэм и сжал ее пальцы.
В первый раз он прикоснулся к ней. Его ладонь была теплой, сухой, пожатие крепким, но осторожным, спокойные карие глаза, так понравившиеся Фрэнси, смотрели прямо, без волнения. В них по-прежнему светился незаурядный ум и еще что-то, чему она не могла подобрать названия. Возможно, это был юмор, а может, просто доброта. Фрэнси поняла, что нашла друга. Она решила довериться своей интуиции.
Глава 24
Джонни Марранте отпустил обнаженные плечи извивающейся
Теперь единственное, что соединяло их – пенис Джонни, погруженный в нее до отказа.
Он прислушивался к ее вздохам, ввинчивая твердое древко все глубже и глубже, словно штопор в пробку. От девушки исходил аромат дешевых духов, смешанных с мускусным запахом разгоряченной женской плоти, который всегда заводил и возбуждал его.
У нее были пережженные перманентом волосы, толстый слой косметики на лице, слишком широкие бедра, но зато груди большие, красивые, с упругими, словно розовые бутоны, сосками, которые Джонни нравилось сосать, пока девушка, застонав, не начинала молить, чтоб он взял ее.
Девушку звали Анджела и жила она по соседству, в Бруклине, недалеко от дома, где родился Джонни. Трахалась она классно, но была дешевкой. Ненасытная шлюха, животное, которое ничем ее не удовлетворишь. Джонни приходил к ней, когда хотел отвести душу, утонув в терпком омуте женского желания, грубого и неприхотливого.
Но сегодня, хотя судорожные извивы ее тела и страстные вздохи, как всегда, будили в нем ответный голод, Джонни не испытывал всегдашнего удовлетворения.
Он больше не слушал гортанных выкриков, не смотрел на слегка отвисший живот и коричневые ляжки, распластанные под ним.
Он думал о Джули.
Джонни не видел ее после той яростной ссоры, причиной которой был ее отец, ссоры, закончившейся дракой и безумными страстными объятиями, оставившими неизгладимый отпечаток в его душе.
С тех пор Джонни приходил в «Офелию» каждый вечер, надеясь увидеть Джули. Но она не появлялась.
Джонни подозревал, что случившееся обозлило ее больше, чем он представлял, а может, и устыдило. Он хотел помириться с Джули.
Наконец Джонни осмелился позвонить ей домой.
Подошла экономка или гувернантка.
– Мисс Магнус сейчас нет, – объявила она резким голосом с иностранным акцентом. – Могу я спросить, кто звонит?
Он вдруг пришел в такое возбуждение, что повесил трубку. Но позже, решив, что нельзя позволить какой-то прислуге запугивать себя, вновь набрал номер и попросил передать, что звонил мистер Марранте.
Джули не перезвонила.
На следующий день он попытался еще раз, и экономка заверила, что передала Джули его просьбу.
– Мисс Магнус знает, что вы ее спрашивали, мистер Маренти, – процедила она, пренебрежительно исказив его имя. – И я непременно передам, что вы снова звонили.
После этого он еще несколько раз безуспешно пытался связаться ней. Очевидно, для него ее теперь никогда не было дома.
Джонни не находил себе места, хотя понимал: у Джули своя жизнь. Он безумно тосковал по ней. И даже сейчас, когда жадное лоно Анджелы всасывало его, стискивая пульсирующий фаллос, не она возбуждала Джонни, а мысли о Джули. Думая только о Джули, о своей мечте, он втискивался, врывался, вталкивался в это тело, ощущая, как бешеное пламя пожирает его чресла.
– О, беби, лапочка, – захлебывалась Анджела. – Еще, еще… Пожалуйста, беби… О-о-о!
Джонни безразлично смотрел на тело Анджелы, жалкий суррогат недосягаемого, но вдруг, к собственному изумлению, зашелся в пароксизме неотвратимого наслаждения. Когда мощные конвульсии оргазма постепенно схлынули, лишив его сил, Джонни закрыл глаза, раздраженно прислушиваясь к всхлипываниям Анджелы, и представлял бьющуюся под ним Джули.
Сначала он называл ее Золушкой, только чтобы подразнить. Но разве не было в ней чего-то таинственного, волшебного? Это странное, воздушное создание появилось словно из детских сказок, красота Джули не принадлежала реальному миру, в котором существовали такие женщины, как бедняжка Анджела.
Джонни еще немного подождал, потом отстранился от Анджелы и закурил. Она прижалась к нему, высокая, с мускулистыми ногами и руками; он ощутил навязчиво-сладкий запах ее волос и рассеянно похлопал по плечу, погладил грудь.
– Солнышко, – прошептала она. – Спасибо! Ты просто великолепен!
– Не благодари, беби, – вздохнул Джонни, затягиваясь. – Ты сама чистый динамит.
– Надеюсь, зайчик! Хочу быть динамитом для тебя. Всегда.
Эта покорность девушки, ее готовность на все обозлили Джонни. До чего же она заурядна и поверхностна! Ни воли, ни ума, ни характера. Типичная итальянская девчонка из Бруклина, одна из многих, рано созревшая, нездорово-любопытная, распущенная, она тем не менее принадлежала к его кругу. Оба были похожи, словно горошины из одного стручка. Именно на подобной женщине ему когда-нибудь предстоит жениться – женщине с оливковой кожей, сильным акцентом, неграмотной речью и дешевыми вкусами, дурно одетой, суеверной и невежественной, с такими же предсказуемыми характером и привычками, как бензиновая вонь, мерзкий запах раскаленного асфальта и ресторанчиков, лепившихся на узких улочках Бруклина.
Такова судьба Джонни. Именно это его ждет.
Возможно, поэтому что-то в нем возмутилось сегодня, не столько против Анджелы, сколько против всего того мира, прошлого и будущего, который она собой олицетворяла. И вероятно, поэтому образ Джули, отдававшейся ему из страха, протеста и стремления к саморазрушению, образ девушки, окутанной тайной, не переставал преследовать и терзать его. Джули не принадлежала к его жизни, и это возбуждало его почти так же сильно, как ее соблазнительное хрупкое тело.
Сначала он всего лишь хотел трахнуть ее как следует, показать, что такое настоящий мужчина. Это ему удалось, и он был горд собой. Но Джули ухитрилась задеть его сердце, потому что, даря свое тело, не хотела раскрывать душу, оставаясь экзотическим нездешним цветком, по-прежнему недоступным ему.
Джонни только теперь понял, что, ни встреться он Джули в ту ночь, она ушла бы с другим, любым, способным дать то, что ей было нужно. А нужен ей был ненасытный здоровый жеребец, с которым она могла бы забыться, опустившись на самое дно.