Мастодония
Шрифт:
– Пожалуй, неприятно, – согласилась она, – но все это важно и волнует. Если бы мне рассказал это кто-нибудь другой, я бы непременно уехала. Но я знаю тебя. Ты всегда честен в своих мыслях, даже если тебе это неприятно. Все это немного пугает. У меня ощущение, что я стою на краю чего-то, чего не понимаю, возможно, какой-то великой действительности, которая заставит нас выработать новый взгляд на мироздание.
Я засмеялся, но смех вышел немного натянутым.
– Давай не будем воспринимать это так серьезно, а будем делать шаги постепенно. Этот
– Пусть будет так, – согласилась она, и в голосе ее прозвучало облегчение. – Интересно, как там Боусер.
Когда через несколько минут мы добрались до дома, стало очевидно, что с Боусером все в порядке. Хайрам сидел на задней веранде, а Боусер распластался у его ног. Увидев нас, Боусер приветливо завилял хвостом.
– Как он? – спросила Райла.
– Да все нормально, – отвечал Хайрам. – Мы с ним провели хороший день. Сначала сидели и наблюдали за малиновкой и много разговаривали. Я промыл ему рану; она теперь выглядит хорошо. Крови там больше нет, и рана начинает по краям затягиваться. Боусер – хорошая собака. Он спокойно лежал, когда я очищал рану, даже не дернулся. Он знает, что я ему помогаю.
– Ты ел что-нибудь? – спросил я.
– В холодильнике был кусок жареного мяса, и мы с Боусером поделили его. Остаток я дал Боусеру на ужин, а себе сделал яичницу. Мы сходили и собрали яйца. Их оказалось одиннадцать.
Хайрам медленно поднялся на ноги.
– Раз уж вы здесь, пойду-ка я домой, а утром вернусь, чтобы позаботиться о Боусере.
– Если у тебя есть дела, можешь не приходить, – сказал я. – Мы позаботимся о нем.
– Конечно, дела есть, – сказал Хайрам с достоинством, – всегда есть что делать, но я обещал Боусеру. Я сказал ему, что буду ухаживать, пока он не выздоровеет.
Он спустился по ступенькам и уже пошел было к воротам, но вдруг остановился.
– Забыл, – сказал он, – я не закрыл курятник. Его нужно закрыть. Здесь полно скунсов и лис.
– Можешь идти спокойно, – сказал я. – Я сделаю это сам.
8
Шум прямо подбросил меня в постели.
– Что случилось? – сонно спросила Райла со своей подушки.
– Что-то с курами.
Она протестующе пошевелилась.
– Неужели здесь по ночам нельзя спать? Прошлой ночью Боусер, теперь куры.
– Это все проклятая лиса. Их тут стало втрое больше, чем раньше. Курятник как решето.
В ночи слышался шум испуганных птиц.
Я выдернул ноги из постели, нашел на полу шлепанцы и впихнул в них ноги.
Райла села.
– Что ты собираешься делать?
– На этот раз я до нее доберусь. Не зажигай света. Спугнешь.
– Сейчас темно, ты ее не увидишь.
– Светит полная луна. Увижу.
В закутке на кухне я нашел дробовик и коробку патронов. Два я загнал в стволы. Боусер в своем углу заскулил.
– Ты останешься здесь, – сказал я, – и будешь молчать. А то всполошишь все вокруг и спугнешь лису.
– Будь осторожен, Эйса, – предостерегла меня Райла, стоя в дверном проеме.
– Не тревожься. Все будет нормально.
– Накинь что-нибудь. Не следует выбегать туда как есть, в пижамных штанах и шлепанцах.
– Все будет в порядке. Я не задержусь.
Ночь была светла как день. Огромная золотая луна сияла прямо над головой. В мягкости лунного света двор выглядел как японская гравюра. В ночном воздухе висел тяжелый запах сирени.
Из курятника все еще неслись неистовые, пронзительные птичьи крики. В углу двора была клумба махровых роз. Идя крадущимся шагом по мокрой холодной траве, тяжелой от росы, как и предсказывала Райла, я подумал, что лиса не в курятнике, а в розовом кусте. Я подкрался к розам с ружьем наготове. Глупо, говорил я себе. Лиса либо в курятнике, либо удрала. Она не станет прятаться в розах. Но предчувствие упорствовало: здесь. Думая об этом, почти зная это, я еще подивился, откуда я знаю, как это может быть, чтобы я знал.
И в тот момент, когда я подумал об этом, все мысли и удивление выветрились из меня. Из розового куста прямо на меня уставилась морда, совиные глаза, усы. Она смотрела не мигая, и никогда прежде я не видел это лицо так ясно и так долго. Раньше мы с ним едва встречались взглядом. Но теперь оно было здесь, и в лунном свете четко выделялся каждый ус. Усы я видел впервые.
Заинтересованный и испуганный, но более заинтересованный, я двинулся вперед с ружьем наизготовку, хотя теперь я знал, что не использую его. Что-то говорило мне, что я подошел к нему ближе, чем следует, но я сделал еще один шаг и на этом шаге споткнулся, или мне показалось, что споткнулся.
Когда я вернул себе равновесие, вокруг не было ни роз, ни курятника. Я стоял на пологом склоне, поросшем невысокой травой и мхом, а наверху холма была березовая рощица. Сияло солнце, но не было жарко. Кошачье лицо исчезло.
За спиной прозвучали тяжелые шаркающие шаги, и я обернулся. Шаркающая, тяжело шагающая масса была футах в десяти от меня выше. У нее были поблескивающие клыки и длинный хобот, раскачивающийся из стороны в сторону. Она была не более чем в десяти футах от меня и надвигалась. Я побежал. Как испуганный кролик, я мчался вверх по склону. И, черт возьми, если бы я не убежал, этот мастодонт растоптал бы меня. Не заметив меня, он просто протопал мимо, ступая изящно и стремительно, несмотря на свою грузность.
– Мастодонт, – сказал я себе, – во имя любви Христа, мастодонт!
Мой мозг, казалось, поймал и удержал одно только это слово – мастодонт, мастодонт. Ни для чего другого в нем не было места. Я стоял, обернувшись к куще берез, мой мозг был как иглой пронзен этим словом, а зверь, шаркая, шел вниз по склону, направляясь к реке.
Первым, подумал я, был Боусер, с каменным дротиком в ляжке. А теперь я. Каким-то образом, как это ни смешно, я прошел той же дорогой, что и Боусер… Я стоял и раздумывал, нелепая фигура в пижамных штанах и рваных шлепанцах, с дробовиком в руке.