Шрифт:
Мой самый любимый праздник — День Военно-Морского Флота. В этот день на Неве корабли стоят. Огромные! Выше домов на набережной! Подводные лодки, как будто киты, из воды спины показывают. Оркестры играют. Нарядные моряки по городу маршируют. Водный парад проходит! А это такое… Тут и яхты, и аквалангисты, и моторные лодки с водными лыжниками, и пловцы, и ещё миллион всего!
Я всегда этот
— Вы уже большие! Старшая группа! Пойдём смотреть парад на набережную!
Мы обрадовались, «ура!» закричали.
— Только условие, — Инна Константиновна говорит, — каждый должен склеить из бумаги себе бескозырку, чтобы сразу было видно — идут на праздник будущие моряки.
Мне сразу «ура!» кричать расхотелось. У меня такие руки неловкие, что я ничего ни слепить, ни склеить, ни нарисовать не умею. Всё кривое, косое получается.
— Это потому, — Инна Константиновна говорит, — что ты несобранный. За тысячу дел сразу берёшься и ни одного до конца не доводишь. Ещё танк не дорисовал — начал флаги вырезать, флаги бросил — стал зимний букет складывать. Всё делаешь неряшливо. Торопишься. Посмотри, как Вовик Лукьянов работает.
Всю жизнь мне его в пример ставят. Говорят: ты несобранный, а он внимательный, ты верхогляд, а он вдумчивый.
Я хотел попросить свою старшую сестру Веру мне бескозырку склеить, да Веры дома не было. Она в техникуме учится — неизвестно, когда у них занятия кончатся. Взял я у неё лист ватмана, это бумага такая, тюбик с клеем. Начал ножницами клацать. Хорошо, что ещё никого дома нет, а то бы сразу закричали:
— Не мусори! За тобой убирать некому!
Вырезал я, вырезал, клацал ножницами, клацал. Все пальцы у меня от клея слепились, штаны к стулу прилипли, а бескозырка не получилась. Калоша какая-то кривая вышла. А ленты! Как две кривые молнии. Такие на столбах рисуют: «Не трогать, смертельно!» Вот именно что такую бескозырку и трогать-то не хочется, не то что на голову надевать.
Совсем я расстроился. Тут в дверь позвонили. На пороге стоял моряк! Полосатая тельняшка голубела в вырезе форменки, пряжка с якорем светила мне прямо в глаза.
— Шурик! — Это был Шурик с нашей лестницы. Он год назад служить во флот ушёл. — Ты что, на побывку?
— Бери выше, Пётр Тимофеич! Десять суток отпуска! Поощрение. А что ты такой липкий? — спросил он меня.
— Да вот бескозырку делаю.
— Не грусти! Давай ножницы, — сказал Шурик, — сейчас мы из этого огурца соорудим боевой головной убор! — И он стал так ловко подклеивать, подравнивать, что действительно стала бескозырка получаться.
— Момент! — Он сбегал к себе домой и принёс настоящую матросскую ленту. На ней сияла золотая надпись: «Краснознамен. Балт. флот».
— Это мне? — Я так и ахнул. — Ну теперь все мальчишки от зависти рты пооткрывают.
— Эх! — крякнул моряк. — Ты же, Пётр Тимофеич, матросом хочешь быть, а разве моряк что-нибудь делает друзьям назло?
— Они надо мной смеются! — пробурчал я. — Говорят, я неумёха!
— А ты их попроси, чтобы тебя научили, вот ты и не будешь
— Ну да! Буду я их просить! Вот как надену бескозырочку с настоящей лентой, все в обморок упадут…
Шурик стал задумчивым.
— Жизнь, — сказал он, — наталкивает нас на верные выводы. И тебя, надеюсь, натолкнёт. — И он пошёл к себе домой. А я стал в новой бескозырке по квартире ходить. Длинные ленты щекотали мне шею, когда я бегал по коридору, они развевались, как вымпелы. Я бы и спать лёг в бескозырке, да боялся помять.
Утром я всё думал, как бы так сделать, чтобы все ребята рты пооткрывали от удивления. И придумал хитрую штуку. Бескозырку я принёс незаметно и спрятал в кустах у забора. Пришёл в зал, где ребята собирались, и хожу помалкиваю. Они все шапки примеряют, ленты разглядывают, а я хожу помалкиваю, как будто у меня ничего не готово.
Я решил свою бескозырку показать, когда Инна Константиновна придёт и станет нашу работу принимать, а воспитательница всё не шла и не шла.
Наконец прибежала.
— Извините, — говорит, — меня за опоздание! На улице такой ливень!
— Батюшки! — посмотрел я в окошко. А там как из ведра поливает!
Выскочил я во двор, схватил бескозырку, да только поздно уже. Поволок я её за ленты в зал. Она как блин, лужи за ней разноцветные остаются. У меня сами собой слёзы текут, хорошо, что дождь щёки намочил, не видно, что я плачу.
— Ценная была бескозырочка! — Вокруг меня ребята столпились. — И лента настоящая! Как же ты на парад пойдёшь? Дождик-то уже кончается!
Вова Лукьянов стоит в стороне. Лоб наморщил. Потом побежал куда-то и вернулся с листом бумаги.
— Ничего! — кричит. — Петя, мы сейчас всё исправим. Я тебе пилоточку сложу! Будешь офицер с подводной лодки! Они там все в пилоточках ходят.
До чего Вовка находчивый, как настоящий моряк. Складывает, приглаживает. Для меня старается! Вот он какой товарищ!
Посмотрел я на его бескозырку, склеена хорошо, а лента плохая — полиэтиленовая.
— Знаешь что, — говорю, — возьми мою ленту!
Вова даже покраснел, так обрадовался.
— Вот и хорошо, — сказала Инна Константиновна. — Сейчас я ленту горячим утюгом выглажу. А для тебя, Петя, есть настоящие курсантские погоны с якорями, совершенно случайно у меня оказались.
И она пришила мне к пиджачку замечательные настоящие погоны. Кончился дождь! Мы пошли на парад. Я шёл впереди, потому что я же как будто офицер! Вовка шел рядом. С флажком. Мы пели морскую песню:
Какого, парень, года? С какого парохода? И на каких морях ты побывал, моряк?Все встречные смотрели на нас и улыбались. А на набережной мы встретили Шурика.
Шурик посмотрел на мою пилотку, увидел ленту на Вовкиной бескозырке.
— Похоже, — сказал он, — что жизнь натолкнула тебя на правильный поступок и ты всё понял?
— Ага! — ответил я. — Понял. Хорошо, когда товарищи помогают, а ещё лучше, когда сам можешь для них что-нибудь хорошее сделать.