Матушкин день, или В поисках утраченного прошлого
Шрифт:
Были ещё и эсэсовцы! Там вообще непонятно, одни вроде как полицаи, другие солдаты простые. Танкисты, пехотинцы, артиллеристы. Форма у всех одинаковая. Как тут понять, кто из них воевал, а кто партизан вешал?
Но и у нас, и уж тем более во фронтовом СМЕРШе тоже не дураки служили. По глазам, по словам, по рукам могли определить, кто и что делал. А лучше всего "наши" помогали…
Хотя какие они были наши… Немцы их называли "хиви". В переводе "добровольный помощник". Конечно, не все они числились в полиции, но для нас это уже и неважно
И понятно, что таким предателям, кроме пули в затылок, ничего не светило. Они это, кстати, прекрасно понимали. Чтоб жить, всё нам рассказывали. Ведут такого вдоль строя пленных немцев, а он с радостью своих бывших начальников показывает!
Правда, вину с них за это снимать никто не собирался. И наказание было, как положено. Правда, не всем. Многие из таких вместо заслуженной кары отделались лагерями. И скажу честно, по-моему, зря их пожалели…
Впрочем, много было таких, которых ни при каких обстоятельствах нельзя было прощать!
И когда, наконец, вернулась к советским людям родная власть, суровая, но справедливая, народу, конечно, следовало показать, что возмездие врагу неотвратимо. Ярко показать! Весомо, грубо, зримо, как у поэта сказано… Потому приняли решение вешать предателей так же, как они вешали партизан, коммунистов и прочих. При большом стечении народа. Да ещё и снять всё для хроники.
Вот с этого-то жуткого места и начинается всё!
…Было дело в Западной Белоруссии, в захудалом местечке, где нашлись ещё какие-то жители. Это, кстати, большая редкость была. Потому что во многих тамошних деревнях людей вообще не осталось. Полицаи с жандармами там хорошо поработали…
Вешали в тот день четверых. Двух хохлов, с Западной Украины, которые Гитлеру присягнули, и двух немцев из СД, офицера и фельдфебеля. Ну, это типа прапорщика что-то.
Поставили их на грузовики, что подогнали под виселицу, завязали узлы на шеях. Капитан Воропаев речь сказал. Вот, говорит, пришла пора воздать фашистским извергам за злодеяния. За всех и за вся, короче…
Народ, кстати, особо не радовался. Не любят русские люди на смерть смотреть. Насмотрелись уже. Сверх всякой меры! Только их согласия не требовалось. Велено привести всех, кто в деревне остался - привели.
Тем более, что ещё и кинохроника здесь. Приехал к нам оператор из штаба фронта. Аппарат у него хороший, трофейный. Всё снимает!
Сперва товарища Воропаева. Тот высокий, красивый, форма на нем как влитая. Сапоги блестят, портупея блестит! Богатырь!
Потом местных. Их пришлось издали снимать, потому что многие бабы слезу пустили. Может, кого из своих вспомнили, а, может, и немцев пожалели. Что и говорить, непонятный народ эти бабы!
Ну и напоследок стал он снимать немцев с полицаями.
А тут и товарищ Воропаев свою речь закончил. Приговор, мол, привести в исполнение.
И уже поднял руку, чтобы грузовики тронулись. Только вдруг слышу я крик:
– Стойте!
Все повернулись. А это оператор наш кричит! Пленка у него порвалась! Надо поправить, а то самое важное пропадет для истории.
Товарищ Воропаев аж побелел от бешенства.
– Живее, Круглов!
А я на немцев смотрю. Хохлы сжались, напряглись. Офицер стоит, как ни в чем не бывало, вроде даже ухмыляется. Были у немцев такие, вроде как из древних каких-то родов. Всех презирали, кроме фюрера своего. И смерти не боялись. А фельдфебель…
Тот всё на оператора смотрит. И вдруг как крикнет:
– Круглов? Павел Круглов?
Оператор глаза поднял. Он ведь не понял ещё, кто с ним говорит.
– Я Павел Круглов!
– отвечает.
– Павел Лаврентьевич? Деревня Тихая Беловодского уезда?
Тут-то он и посмотрел на виселицу. Только не стал отвечать.
– Ну, здравствуй, брат, - говорит фельдфебель.
– Вот и свиделись! Ты хоть похорони меня…
Товарищ Воропаев тогда быстро рукой махнул. Поехали грузовики, закачались в петлях тела. А оператор так и стоит с катушкой в руках…
В общем, завели мы оператора в первую же целую хату, и по горячим следам капитан Воропаев начал допрос. Как, мол, так вышло, что фельдфебель Петер Кугель, палач советского народа, махровый фашист, на чистом русском языке называет своим братом орденоносца Круглова, лейтенанта Рабоче-Крестьянской Красной Армии?
Ответил Круглов, что не понимает сам, что был у него на самом деле брат Петр, только погиб он очень давно, ещё в империалистическую, в тысяча девятьсот шестнадцатом. И о том написали его отцу письмо, прочитав которое отец так опечалился, что помер в одночасье.
– Так-так… Петр-Петер… Кугель-Круглов… Тысяча восемьсот девяносто пятого года рождения… - задумчиво сказал Воропаев.
– Вот значит как… А ты тогда кто? Может быть, тоже Кугель? Пауль, наверное?
Тяжело вздохнул оператор.
– У меня к вам, гражданин капитан, одна просьба. Дайте мне его похоронить. Просто в землю закопать! Посмотрю хоть на него перед тем вблизи, пусть и на мертвого. А потом я вам всё подпишу, слово офицера даю. Я всё-таки ещё пока офицер…
Уж и не знаю, что за блажь напала тогда на Воропаева. Суровый был мужик, решительный. Только почему-то сразу согласился.
Могилу Воропаев велел копать возле кладбища, сразу за его оградой. Сам Круглов туда и отнес фельдфебеля, уложил вниз, и стоит рядом.
– Что еще?
– спросил Воропаев.
– Зарывать не хочешь?
– Так я думал… Что вы меня к нему…
Тут Воропаев не сдержался.
– Ты за кого меня принимаешь, сволочь? Я коммунист! И ты пока тоже коммунист! Всё по закону должно быть!
Пожал плечами Круглов, зарыл могилу. Я ещё хорошо запомнил, что он в землю горсть желудей бросил. Я тогда не понял, зачем.