Maxximum Exxtremum
Шрифт:
Я молча указал ей на тарелку.
— Блять, ну что же за свинья! Ну я просто с тебя охуеваю, Лёшь. Ну что ж ты такой… Кто с тобой согласится жить вообще! Кому ты на хуй нужен вообще такой! — Всем нам знакомые женские интонации — такие непередаваемые, такие восхитительные!..
Я, дорогие, давно чувствую себя подставившим под её тираду уже обе щёки и всё остальное и пытаюсь произнести запоздалые и неуместные слова извинения.
— Мбы да мбы — тупая морда! Как будто специально — ну что ему не скажи — всё делает наоборот, чтобы всё испоганить.
— Ну Элечка…
— Бери вон ножик
Она достаёт из холодильника картофель, высыпает его в раковину, открывает воду. Я, пытаясь сдержаться, достаю сигарету, прикуриваю.
— Блять, ну что за дебил! — взвизгивает она, увидев это. Пытается вырвать у меня сигарету, но отрывает лишь её половинку. Швыряет её в раковину и вообще заходится в истерике, проклиная меня последними словами. Уходит.
Я, поразмыслив и покурив полсигареты без фильтра, начинаю мыть облепленные сухой грязью клубни, чистить. Выполняю очень старательно (грязь сразу смываю, крупные комки сразу в мусорку), чтобы не к чему было придраться, потом режу — очень мелко.
Зову её посмотреть картошку (сама обещалась жарить), приходит, беру с полки стакан, наливаю пиво и вдруг запинаюсь: предлагать ей или нет. Сейчас скажет, что занята (она стоит ко мне задом, передом к газу и пытается порезать ещё мельче мой картофель), или наоборот, что вообще-то она здесь живёт и т. д. и т. п. — и мало ли что ещё. Как только я делаю пару глотков, она разворачивается и говорит: мог бы и предложить. Глотки так и останавливаются в глотке… Она добавляет, что я свинья и эгоист, и начинает по-бабьи причитать, что же все мужики такие эгоисты и т. п. Это, дорогие мои, омерзительно — хочется ударить, врезать, избить. Однозначно.
Немного поколебавшись, я осторожно беру с полки стакан и тут же замираю: ополаскивать его под краном или нет? Вспоминаю, что свой ополоснул, и она вроде видела это и ничего не сказала.
Едва я успел это сделать, она заорала: «Нахуя ты намочил стакан?!»
Потом: не так налил и не столько… Короче, она даже пиво не хочет со мной пить и, наложив себе картошки, уходит.
Я сижу, боясь лишний раз пошевелиться, и планомерно уничтожаю доставшуюся мне одному баклажку.
Через десять минут приходит.
— Чё сидишь — пойдём туда.
— Я же тебе буду мешать смотреть телевизор.
— Блять, ну сиди! Только свет здесь жжёшь!
Она уходит, я встаю, выключаю свет и возвращаюсь к пиву (уж стакан-то я мимо рта не пронесу!)
Через десять минут.
— Ну блять, и долбоёб. Иди, блять, отсюда. Ну Лёшь, пойдём!
Волшебное слово действует и здесь.
В комнате: лежит, смотрит ТВ, попивает чай с вареньем (я ассистирую); я сижу, сгорбившись-притаившись на самом краешке второго дивана. Сова кружится у меня над головой, и я, стиснув зубы, думаю: сколько я, интересно, выдержу?..
— Ну приляг ты — хуль ты сидишь над душой — сову пугаешь!
Скромно отказываюсь, сижу молчу, воздерживаюсь от комментариев, какое бы говно она не смотрела — и это не поза, а настоящая боязнь, полное — хоть и скрепя сердце и скрипя зубами — смирение.
Через пятьдесят минут она оценила моё смирение и сама идёт на долгожданное примирение:
— Ну Лёшь, приляг что ль ко мне.
Я как могу осторожно пристраиваюсь ей под бочок.
— Только осторожно, и не вздумай шалить! — всё-таки чтоб жизнь не казалась мёдом, предупреждает она.
Лежу, почти не шевелясь, поглаживая её руку — всё уже затекло, но всё равно, только подаю ей сигареты, зажигалку и пепельницу. Она курит, оставляет мне — очень мало и просит убрать пепельницу. Я ставлю её на столик рядом с диваном и вновь благоговейно замираю…
Наконец-то решаюсь высказать своё сокровенное желание — может сходить взять ещё выпить? (сокровенное желание тут, конечно, спать с ней и не просто так — а сие может спасти только выпивка). Она, конечно, сразу объявляет, что не пойдёт и денег у неё нет. Я, конечно, беру всё на себя.
— Только быстрей, Лёшь, а то уж поздно!
Но только я делаю первое движение встать…
— Только не свали пепельницу!
… и всё содержимое банки уже на полу.
Она взрывается. Я иду за веником.
— Ты всё делаешь через жопу!
— Ну да.
— Хуль да?! Кобылия манда!
— Я больше не буду тебя целовать, доченька — тебе надо рот прополоскать стиральным порошком, — жалкая попытка пошутить всегда добивает её.
— Доченька — хуёченька! Хуй тебе в рот, идиот!
— Да ты поэт!
— Да пошёл ты на хуй вообще.
— Мне уйти?
— Пиздуй на хуй.
Первые разы я уходил. Потом нет — поздно, на чём ехать? И что делать одному в мультимедиа (тем более все харчи и деньги уже заложены здесь), и главное — я всё равно хочу её, хочу с ней, не могу без неё (не подкаблучник я, а тяжёлый случай).
— Любовная лодка разбилась о бык, — говорю я, вздыхая, садясь на корточки, опускаясь на колени около неё… — ради примирения (понятно, что оно невозможно сегодня 200 %) я готов на всё… — Эля, Элечка…
— Бык — это ты! (Она не раз говорила о моём бычьем эгоизме — но в чём он проявляется, так и не удосужилась объяснить.)
34.
Поутру Танечка вставать не собиралась, мне тоже было очень хорошо лежать на её мягкой груди, вдыхая её особый, уже такой привычный, аромат и гладя её жестковатые брови, и очень нехорошо вообще — куда там вставать! Но тут я вспомнил, что именно сегодня именно мне надо идти — обсуждают именно меня. Когда я шёл по коридору, никого не встретил — вообще была странная тишина — если не считать звуков мирного храпа, вяло сочившихся из-за каждой двери. Рясов сам еле встал, а я, присев на кровать, чтобы переобуться, чуть не уснул. Муторность и сушнячина были невыносимы — но — о чудо! — у меня на тумбочке стояла двухлитровая бутыль «Спрайта»! Факт её возникновения не установлен и по сей день, но без неё я бы точно сдох — вместе с ней, постоянно отглатывая и брутально вздыхая, я отправился в столовую (там никого не было), потом искать народ в бар — за столиком одиноко сидел Данила и хлебал чай — перед ним девять пустых чашек и кучка сахару — увидев меня, он отвернулся, но потом скрепился и послал меня в… аудиторию…