Маяк мертвых
Шрифт:
— Кого?
На секунду Алене показалось, что она исчезла. Что нет этой пустой комнаты, нет лавки, на которой она сидит, нет горы пыльных вещей на полу, нет говорящей страшные слова Эббы. Что все это сон. Страшный сон, который вот-вот закончится. Ах, и почему снова запахло чем-то гнилым?
По рукам и ногам промаршировал холод, возвращая чувство реальности. Выгоняя из головы неприятный запах.
— У тебя родители умерли? — прошептала одними губами.
— Умерли.
От последнего брошенного на
За окном завыл Ули.
— Зачем они тогда придут? — спросила Алена, чувствуя, как от жалости к самой себе у нее задрожал голос.
— Ты же хотела их видеть.
Алена заерзала на лавке, не понимая, то ли хочет встать, то ли хочет вцепиться в нее, чтобы не оторвать.
— Ой, знаешь, — забормотала она онемевшими губами. — Я передумала. Обойдемся без родителей. Что их напрягать? Мы сейчас тут с тобой поспим…
Эбба уставилась на сброшенные тряпки, потом медленно перевела взгляд на Алену.
— Может, и поспим, — тихо произнесла она, к чему-то прислушиваясь.
В голове было холодно и пусто, удавалось удержать только последние слова, но понять, к чему они произносятся, уже не получалось.
— Поспим, это хорошо, — бормотала Алена, пытаясь запахнуть себя в свитер. — Сон жизнь продлевает. Я отдохну и пойду. А хочешь, мы вместе пойдем? У меня мама добрая, она тебя примет. А если не хочешь отсюда уезжать, то оставайся, мы тебе станем деньги присылать…
— Зачем деньги? — с тревогой спросила Эбба. — Не нужно, чтобы сюда ходили!
— А как же ты будешь жить?
Ули захлебнулся воем, подумал и взвыл по новой, заставив Алену вздрогнуть. Эбба растянула губы в своей сумасшедшей улыбке, глаза налились холодом.
— А я не живу, — еле слышно произнесла она.
И замолчала. Она что-то не договаривала. Что-то было еще. Что-то важное. Родители умерли. А она? Как умерли ее родители?
Захотелось уйти. Выбежать на улицу и шагать, шагать, шагать через эти проклятые елки. Когда-нибудь они кончатся. Когда-нибудь начнется нормальная жизнь с машинами, со светом фонарей, с шумом и музыкой.
Ули поперхнулся, но наступившая тишина была страшнее воя.
— Ты, наверное, уже давно одна, — быстро заговорила Алена, отползая на край лавки, чтобы убежать. — Ты, наверное, уже привыкла.
— Привыкла. — Эбба медленно склонила голову на правое плечо, улыбка ее как будто тоже съехала направо. — Триста лет уже так.
— Сколько?
Не ожидавшая такого ответа Алена грохнулась с лавки. Снова вернулось ощущение болота. В волосы вплелась тина, ноги закоченели, к щеке присосалась пиявка. Алена глубоко вдохнула, прогоняя наваждение.
Психи! Кругом одни психи. Одна воду себе на голову льет, другой девушек в болото спроваживает, третья про покойников рассказывает. Ничего себе островок!
— А вот и родители, — радостно сообщила
Алена замотала головой, выставила вперед руку, словно это могло защитить от того ужаса, что на нее надвигался.
Шарахнула дверь каморки, пыльный мешок перевалился через порог. Уличная дверь в комнату стала приоткрываться.
— Не надо! — икая, ловя ртом воздух, булькнула Алена. — Они же мертвые!
— Тут все мертвые.
— Как это все? Где все? Живые мы!
— И ты тоже.
— Неправда! — не чувствуя, как говорит, выкрикнула Алена.
И вновь была награждена улыбкой. Глаза у Эббы расширились. Она была рада тому, что говорила.
— Правда. Ты утонула в болоте.
Глава пятая
Утро
Родители сидели на лавке и мило улыбались. Они даже были чем-то похожи друг на друга.
Мать высокая, ширококостная, с длинными распущенными, тщательно вычесанными волосами, заведенными за уши. От этого лицо ее выглядело доверчиво-округлым, открытым. У отца волосы тоже были аккуратно расчесаны на идеально ровный пробор и чем-то намазаны — держались они волосок к волоску. Родители были одеты в рубахи и штаны из грубой серой ткани, с красивой вышивкой по воротникам и манжетам рубах. На румяных щеках от улыбок обозначились ямочки.
И все равно это были не люди. Потому что ни один человек не сможет просидеть без движения столько времени. И улыбаться так долго тоже не сможет.
Эбба сидела напротив и мрачно смотрела в их довольные лица. Они уже давно не шевелились. Несколько часов. За окном как будто начиналась заря.
— Я их ненавижу, — тихо говорила Эбба. — Ненавижу. Память им подавай! Решили, что самые умные, что всех перехитрили. А все уехали, уехали! Одни вы тут со своей памятью. Проводники!
Алене очень хотелось сбежать, но стоило ей шевельнуться, как мать или отец поворачивались к ней, и от этого взгляда все внутри холодело, ноги переставали слушаться, а сердце колотилось так, что закладывало уши.
— Это же из-за них! — шипела Эбба. — Все из-за них! Кресты эти! Люди бегают, в болоте тонут. Новые кресты появляются. На память! Эта память не отпускает. Держит. И так триста лет. А потом еще триста! И еще!
Она ударилась обеими руками о стол, чуть не приложившись к краю лбом.
— Уходите! Уходите отсюда все! Я вас ненавижу!
Алена икнула и тут же получила тяжелый взгляд отца.
— А чего он так смотрит? — жалобно спросила она.
— Тебя ждет, — глухо произнесла Эбба.
— Я с ним не пойду, — замотала головой Алена.
— Солнце встает. Пора. По первой зорьке дорогу найдете. Они проводят.
Эбба устало ссутулилась, согнула плечи, спрятав голову под столешницей.
— Ик, — ответила Алена.