Маяковский
Шрифт:
В Германии Маяковский пробыл совсем недолго, с 19 по 22 февраля. Нетерпение подгоняло его в Париж, где Владимиру Владимировичу предстояла встреча с Татьяной Яковлевой, встреча, которой он так ждал, так хотел. В Москву он возвратился лишь 2 мая. К этой поездке нам еще придется вернуться, а пока заметим, что, вдохновленный успешной работой над пьесой «Клоп», оп, будучи во Франции, увлеченно писал новую пьесу - «Баня».
По возвращении в Москву Маяковский снова погружается в атмосферу театра: участвует в обсуждении пьесы Сельвинского «Командарм 2» как член Художественно-политического совета театра Мейерхольда, выступает перед спектаклем «Клоп» в день закрытия сезона, на вечере в Радиотеатре, работает над пьесой «Баня», которая была
Вообще 1929 год поначалу, казалось бы, не предвещал трагедии. Маяковский был влюблен и строил планы семейной жизни, напряженно работал. Писал пьесу, стихи, ездил, выступал, спорил, вел яростные схватки с оппонентами на вечерах и диспутах. Хотя симптомы усталости от постоянных драк, от литературных и посторонних литературе интриг, неустройства личной жизни давали себя знать, но Владимир Владимирович был неостановим в энергии действия, он, как могучий корабль в штормующем море, на ходу заделывал пробоины, шел вперед, прокладывал маршрут в «незнаемое».
Пришлось заделывать пробоины и в лефовском корабле. Их не раз приходилось заделывать и в прошлом. Ведь бывало так, что дело доходило чуть ли не до разрыва. Об этом напоминает карикатура Кукрыниксов. В гигантском шаге, в кепи и с палкой в руке (другая в кармане), с развевающимися полами пальто и парящем сзади шарфе мчится Маяковский. Текст Скорпиона гласит («Баллада о Рефе»):
По каменным плитам Софийки, Ведущей к Рождественке вниз, Поэт одинокий несется, Несется стремительно в ГИЗ.А дальше - четыре фигуры, тоже в движении, перечеркнутые крест-накрест:
Не видно при нем Третьякова, Не видно и Брика при нем. Но Тальников, Жиц и Полонский, И Коган - ему нипочем.Прямой намек на лефовско-рефовские неурядицы. Но... Маяковский все же пока не покидал мостика. Приходилось менять название «Леф» - на «Новый Леф». Приходилось, хотя бы частично, обновлять команду. А корабль то и дело давал течь.
О. Брик подбрасывал идеи, тасовал, жонглировал ими, не обладая способностью ввести их в русло науки. В команде корабля царил разнобой. И, как мы знаем, дело дошло до того, что последние номера «Нового Лефа» редактировал С. Третьяков, а к рулевому управлению лефовской группой устремилась Л. Ю. Брик. Она стала председательствовать на лефовских собраниях.
Чем это кончилось, рассказала Е. Лавинская, и поскольку один из главных персонажей эпизода, В. Шкловский, ее воспоминаний не опровергал, то эпизод этот можно считать вполне достоверным. Да и В. Катанян его в общих чертах воспроизвел.
На очередном заседании, где председательствовала Лиля Юрьевна, Осип Брик начал отчитывать Пастернака за то, что тот напечатал стихотворение не в «Лефе», а в каком-то другом журнале. «Пастернак имел весьма жалкий вид, страшно волнуясь, оправдывался совершенно по-детски, неубедительно, и, казалось, вот-вот расплачется. Маяковский... просил Пастернака не нервничать, успокоиться: «Ну, нехорошо получилось, ну, не подумал, у каждого ошибки бывают...» И вдруг раздался резкий голос Лили Юрьевны. Перебив Маяковского, она начала просто орать на Пастернака. Все растерянно молчали, только Шкловский не выдержал и крикнул ей то, что, по всей вероятности, думали многие:
– Замолчи! Знай свое место. Помни, что здесь ты только домашняя хозяйка!
Немедленно последовал вопль Лили:
– Володя! Выведи Шкловского!
Что сделалось с Маяковским! Он стоял, опустив голову, беспомощно висели руки, вся фигура выражала стыд, унижение. Он молчал. Шкловский встал и уже тихим голосом произнес:
– Ты, Володечка, не беспокойся, я сам уйду и больше
Шкловский ушел, а Маяковский все так же молчал...»
«Никогда, - заканчивает воспоминание об этом вечере Е. Лавинская, - так наглядно не доходила до моего сознания стена, стоявшая между Маяковским и Бриками».
Но в том-то и дело, что стены не было: возникали перегородки, которые быстро рушились. Что делал бы О. Брик, если бы, ликвидируя Леф, а затем и Новый Леф, Маяковский бы не пустил в плавание это разбитое, сильно потрепанное судно еще под одним названием - Реф. И всего-то для этого понадобилось убрать из команды ненадежных людей, подкрасить слегка обшивку, залатать паруса...
Так в мае - июне 1929 года образовалась группа Реф, в сентябре она оформилась организационно. В высокой риторике по этому поводу недостатка не было. Реф громогласно заявил о своей революционности. Вновь Маяковский выходит на эстраду, чтобы убедить слушателей в обновляющей искусство сегодняшнего дня миссии Рефа. Однако прежнего напора и энтузиазма в его выступлениях не чувствуется. Корабль неуверенно держится на волнах даже при легком ветерке...
Весь пыл бойца Маяковский отдает в это время сатире, ибо приходилось отстаивать ее правовое положение в молодой советской литературе. Находились люди, которые считали, что сатира не может существовать при диктатуре пролетариата, так как ей «придется поражать свое государство и свою общественность» (В. И. Блюм). Маяковский по этому поводу сказал, что один из Блюмов (Блюм здесь используется как имя нарицательное) не хотел печатать «Прозаседавшихся»...
Вопрос - «Нужна ли нам сатира?» - обсуждался всерьез. На одном из диспутов в Политехническом выступили Кольцов, Маяковский, Ефим Зозуля, Рыклин и другие. В первом же номере «Литературной газеты», которая начала выходить с 22 апреля 1929 года, была начата дискуссия о сатире под таким углом зрения: «Возродится ли сатира?» И пойдет ли она на пользу или во вред, поскольку наносит удар по нашему государству, дает оружие врагу? Позднее, на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, Кольцов рассказал забавную историю, как в эти именно годы к одному почтенному московскому редактору принесли сатирический рассказ. Он посмотрел и сказал: «Это нам не подходит. Пролетариату смеяться еще рано: пускай смеются наши классовые враги». А Маяковский вступал в споры стихами, в стихах призывал «вытравливать» критикой (и стало быть - сатирой) всю «дурь» жизни, убежденно считая, что «наша критика - рычаг и жизни и хозяйства» («Вонзай самокритику!»).
Он был недоволен состоянием сатиры. Недоволен тем, что нынешний «сатирик измельчал и обеззубел». Писания «про свои мозоли», выдаваемые за сатиру, вызывали саркастический смех и издевку со стороны Маяковского.
В замечательном, доверительном по тону стихотворении «Разговор с товарищем Лениным», «докладывая» Ильичу «не по службе, а по душе», - о том, что «ширится добыча угля и руды...», Маяковский тут же со всею откровенностью заявляет: «Очень много разных мерзавцев ходят по нашей земле и вокруг». Борьбу с ними - волокитчиками, бюрократами, подхалимами и перерожденцами с партийным билетом в кармане - Маяковский считал своим наипервейшим долгом.
«Мы их всех, конечно, скрутим...» - в этих словах слышится уверенность человека, идущего прямиком к правде. Но он понимает, как труден этот путь, и уже в доверительном тоне добавляет, что «всех скрутить ужасно трудно».
Когда в 1929 году проводилась чистка партии и советского аппарата, Маяковский в стихах вывел на свет божий несколько типов перерожденцев и приспособленцев, позорящих звание члена партии («Что такое?», «Который из них?», «Смена убеждений», «Любители затруднений»). Одно из стихотворений он так прямо и назвал - «Кандидат из партии». Его «герой» - «Вышел из бойцов с годами...» и теперь: «Служит и играет в прятки с партией, с самим собой». Стихи говорят о том, что поэт поддерживал идею очищения партийных рядов от балласта.