Майор Барбара

Шоу Бернард Джордж

Казенс. За два года, чтоб выходило по пяти тысяч в год. Две с половиной тысячи — это половинное жалованье, на случай, если от меня не будет прока. На третий год я должен получить десять процентов прибыли.

Андершафт (озадаченный). Десять процентов! Да знаете ли вы, милейший, какова у меня прибыль?

Казенс. Огромная, надеюсь. Иначе я потребовал бы все двадцать пять.

Андершафт. Однако, мистер Казенс, ведь это не шутка, а серьезное дело. Вы же не вкладываете капитала в наше предприятие.

Казенс.

Как не вкладываю! А мое знание греческого языка, разве это не капитал? Мне доступны тончайшие изгибы мысли, высочайшие вершины поэзии, завоеванные чело­вечеством, и это, по-вашему, не капитал? Мой характер, мой ум, моя жизнь, моя карьера — то, что Барбара назы­вает моей душой, — разве это не капитал? Попробуйте только пикнуть, и я удвою себе жалованье!

Андершафт. Образумьтесь же...

Казенс (повелительно). Мистер Андершафт, вам известны мои условия. Хотите — принимайте, хотите — нет.

Андершафт (опомнившись). Очень хорошо: я принял ваши условия к сведению и даю вам половину.

Казенс (презрительно). Половину!

Андершафт (твердо). Половину.

Казенс. Предлагаете мне половину, а еще называете себя джентльменом!

Андершафт. Я не называю себя джентльменом и даю вам половину.

Казенс. И это своему будущему компаньону, своему наслед­нику, своему зятю!

Барбара. Вы продаете свою душу, Долли, не мою. Увольте меня, пожалуйста.

Андершафт. Ну ладно! Ради Барбары я пойду вам на­встречу. Три пятых! И это мое последнее слово.

Казенс. По рукам.

Ломэкс. Вот это ловко! Я сам, знаете ли, получаю всего восемьсот фунтов.

Казенс. Кстати, Макиавелли, я классик, а не математик. Три пятых больше или меньше половины?

Андершафт. Разумеется, больше.

Казенс. Я согласился бы и на двести пятьдесят фунтов. Как вы можете успешно вести дела, когда выбрасываете та­кую уйму денег несчастному университетскому профессо­ру, который не годится в подметки вашему младшему клерку? Ну, ну! Что скажет Лейзерс?

Андершафт. Лейзерс — кроткий и романтичный еврей, ко­торого интересуют только струнные квартеты да ложи в модных театрах. Ему, бедняге, будут приписывать ва­шу жадность в денежных делах, как до сих пор приписы­вали мою. Вы — акула первого ранга, Еврипид. Тем луч­ше для фирмы.

Барбара. Сделка заключена, Долли? Теперь ваша душа принадлежит ему?

Казенс. Нет, цена назначена, вот и все. Еще посмотрим, кто кого. А соображения этического порядка?

Леди Бритомарт. Какие этические соображения, Адольф? Вы просто будете продавать пушки и оружие людям, которые сражаются за правое дело, и отказывать в них иностранцам и преступникам.

Андершафт (решительно). Ну нет, ничего

подобного. Вы должны держаться правил истинного оружейника, иначе вам у нас не место.

Казенс. Что это за правила истинного оружейника?

Андершафт. Продавать оружие всякому, кто предложит за него настоящую цену, невзирая на лица и убеждения: аристократу и республиканцу, нигилисту и царю, капита­листу и социалисту, протестанту и католику, громиле и полисмену, черному, белому и желтому, людям всякого рода и состояния, любой национальности, любой веры, любой секты, для правого дела и для преступления. Первый из Андершафтов написал над дверью своей ма­стерской: «Бог сотворил руку, человек же да не отнимет меча». Второй написал так: «Каждый имеет право сра­жаться, никто не имеет права судить». Третий написал: «Оружие — человеку, победа — небесам». У четвертого не было склонности к литературе, поэтому он не написал ничего, зато продавал пушки Наполеону под самым но­сом у Георга Третьего. Пятый написал: «Мир должно охранять с мечом в руке». Шестой, мой учитель, превзо­шел всех. Он написал: «Ничто в мире не будет сделано, пока люди не начнут убивать друг друга из-за того, что не сделано». Седьмому уже нечего было сказать. И пото­му он написал только: «Без стыда».

Казенс. Любезный Макиавелли, конечно, и я напишу что-ни­будь на стене, но, так как это будет написано по-грече­ски, вы ничего не поймете. Что же касается ваших пра­вил оружейника, то я не для того вынул шею из петли собственного кодекса морали, чтобы сунуть ее в новую петлю. Я буду продавать пушки кому вздумаю и отказы­вать кому вздумаю. Вот вам!

Андершафт. С той минуты, как вы станете Эндру Андершафтом, вам уже не придется поступать как вздумается. Если вы жаждете власти, держитесь от нас подальше, мо­лодой человек.

Казенс. Если б я стремился к власти, то не пришел бы за ней сюда. Какая у вас власть!

Андершафт. Конечно, своей власти у меня нет.

Казенс. У меня больше власти, чем у вас, и больше воли. Вы не управляете этим городом, он правит вами. А что правит этим городом?

Андершафт (загадочно). Воля пославшего меня.

Барбара (в изумлении). Отец! Понимаете ли вы, что говорите? Или вы расставили силки моей душе?

Казенс. Не слушайте его мудрствований, Барбара. Заводом правит самая подлая часть общества: охотники за день­гами, за удовольствиями, за чинами, и он — их раб.

Андершафт. Не обязательно. Вспомните правила оружей­ника. Я приму заказ от честного человека с такой же охо­той, как и от негодяя. Если ваши честные люди предпочитают проповедовать и прятаться в кусты, вме­сто того чтобы покупать мое оружие и драться с него­дяями, меня винить не за что. Я фабрикую пушки, но не храбрость и стойкость убеждений. Ах, Еврипид, как вы мне надоели, торгуясь из-за морали! Спросите Барбару, она понимает. (Неожиданно берет Барбару за руки властно смотрит ей в глаза.)Скажи ему, дорогая, что такое настоящая власть.