Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось
Шрифт:
И тогда же, в Кисловодском музее, Эдуард Барклай, которому исполнилось в тот год двадцать четыре, познакомился с дочерью Георгия Константиновича, миловидной, по-грузински скромной девушкой Этери. Через некоторое время она стала его женой. (Брак этот особо счастливым назвать нельзя, он был недолгим — как объяснила Этери Георгиевна, «у нас были очень разные характеры». После него остался сын, названный в честь деда Георгием).
Они жили в печально известном «доме на набережной», где селилась только партийно-государственная элита. Теперь же здесь обитали только счастливые семьи, не тронутые в тридцатых арестами, прочие же — «враги народа» — беспощадно выселялись, на Лубянке им меняли комфортабельные квартиры вблизи Москвы-реки на бараки и лагеря
Человек остроумный, обаятельный и к тому же неунывающий, веселый, что было особенно важно в мрачную концовку сороковых (и прежде всего для Светланы Молотовой, мать которой Полина Жемчужина была сослана в Сибирь по обвинению в связи с «сионистами»), Эдуард, попав в этот неожиданный для себя круг, обрастал новыми, громкими знакомствами.
Среди этих знакомых — это было уже позднее, после развода с Этери, — оказался знаменитый хирург, был он значительно старше Барклая и относился к нему по-отечески тепло и по-человечески дружелюбно. Несмотря на разницу в возрасте, да и положении — Александр Александрович был главным хирургом Советской Армии, директором института хирургии имени своего отца, генералом, — отношения между ними были просты, доверительны, старший относился к младшему с нескрываемым интересом и, судя по всему, дружбой с ним дорожил. Барклая часто можно было видеть не только у директора института в кабинете, но и вместе с ним — на футболе, в Лужниках или на «Динамо», и у него дома, где бывал он часто и где приязнь хозяина к Эдуарду передалась его детям, тоже хирургам, Маше и Саше.
(В семье Вишневских, где старшими сегодня стали наследники славы выдающихся хирургов, деда и отца, Мария Александровна и Александр Александрович — второй, Барклая знали не только как интересного, запоминающегося после первого же знакомства человека, но и как архитектора в деле. Именно Барклай, а не кто-нибудь другой, стал автором двух печальных памятников-надгробий, сначала Лидии Александровны Петропавловской, а затем и Александра Александровича Вишневского на Новодевичьем кладбище. У входа в Институт хирургии на Серпуховке установлена мемориальная доска, посвященная Александру Александровичу, барельеф на ней лепил сам Барклай по фотографии Вишневского.
Если уж говорить о заметных работах «архитектора Э. М. Барклая» в Москве — в Старомонетном переулке на доме № 29 висит доска в память об академике-минералоге Николае Михайловиче Федоровском. Жителям дома она уже давно примелькалась, прохожие и понятия не имеют об этом академике, так что доска смотрится как украшение старого дома, в чем и состоит ее нынешняя роль.)
В доме Вишневских Эдуард Барклай и познакомился с Майей Кристалинской.
Майя была в тот вечер у Вишневских не как пациентка, ее не приглашали и как знаменитость — ее тетя Лиля была близкой приятельницей жены Александра Александровича Лидии Александровны Петропавловской, тоже актрисы театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Однажды, много лет назад, Вишневский увидел ее в спектакле, познакомился после спектакля, влюбился сразу, и она, тогда еще супруга высокого должностного лица — посла в Мексике, предпочла городу Мехико московское Садовое кольцо.
Был какой-то званый вечер у Вишневских, собрались гости и в ожидании приглашения к столу мило болтали в разных комнатах, Майя была в их числе, но сидела молча, да и чувствовала себя в этот день не лучшим образом. Ей хотелось побыть одной, она вышла в комнату, где никого не было, и подошла к окну. И не заметила, как туда вошел крепкий с виду человек в ладно сидящем на нем костюме, с сияющей улыбкой. Это был Эдуард Барклай, его с Майей в самом начале вечера познакомила Лидия Александровна. Несколько ничего не значивших обычных при знакомстве фраз стали прологом к тем долгим годам совместной жизни, которые, как оказалось, их поджидали.
Домой
А через некоторое время Майя переехала к Барклаю в его однокомнатную квартиру на Велозаводской.
Свои отношения, говоря протокольным языком, они оформили не сразу, а убедившись в прочности этих самых отношений. К тому же оба были не первой молодости, и обоих тянуло к своему очагу, а стало быть — своей, пусть малочисленной, состоящей всего из двух человек, семье. Увеличиться же она не могла — детей из-за болезни Майя иметь не могла.
Очаг этот вскоре изменил свой адрес и обрел черты уютного, со вкусом обставленного дома — кооперативной квартиры на проспекте Мира, возле метро «Щербаковская», построенной ее владельцем и хозяином Эдуардом Максимовичем Барклаем. А что касается вкуса — у художника он остается величиной постоянной и к худшему не меняется.
Эдуард Барклай оказался мастером не только создания очага, но и поддержания огня в нем.
Сказать, что он был человеком компанейским, значит, ничего не сказать. Натура широкая, он любил встречаться с друзьями, предпочитая не тихую беседу у торшера, а многолюдное застолье, конечно же со спиртным, причем меру в потреблении алкоголя знал и грань ее никогда не переходил. Его нельзя назвать гулёной и не стоит осуждать. Попробуйте найти того, кому застолье претит, и, если найдете, знайте: перед вами либо анахорет, либо монах, либо морализующий сухарь. Застолье с друзьями — это всплеск жизни, непринужденное, свойственное человеческой природе общение, возможность высказаться вслух, уйти от мучительных проблем, а то и получить заряд для их решения. Но как важно, если рядом с вами сидит человек, который умеет не только произносить тосты, но еще и вести стол, не дать ему выйти из берегов, что нередко бывает в шумных компаниях под влиянием алкоголя, помноженного на темперамент. Барклай был не генералом за столом, а его руководителем — блестящим, остроумным, находчивым.
И было в нем еще одно достоинство — назовем его талантом. Эдуард Максимович был отменным кулинаром.
Принимая у себя друзей, он не скупился на деликатесы, и не столько из магазинов (как известно, в те времена для этого нужны были связи и проторенный «черный ход»), сколько приготовлял их самолично. Талантом кулинара он обладал в полной мере. На кухне творил чудеса, потрясал гостей своим искусством, вершиной которого был плов.
Умение приготовить плов имело свои корни, уходящие в узбекскую землю.
Барклай долгое время был связан работой с Узбекистаном. Первая его поездка — вернее, приглашение, просьба оказать помощь — была в то время, когда Ташкент поднимался на ноги после землетрясения — год 1966-й. Мастерство Барклая-архитектора «малых форм» нашло здесь применение и оставило след в одном из районов Ташкента, где был установлен памятник воинам из Узбекистана, павшим во время войны. Стела, увенчанная фигурой женщины-матери с голубем в руках. На стеле — барельефы воинов и доски с именами погибших. За работой следил сам Шараф Рашидов, первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана.