Меч и корона
Шрифт:
— Галеран утверждает, что брак незачем расторгать. И он, и аббат Сюжер очень хорошо понимают ваше положение. Я выслушал их и склонен согласиться с ними, принимая свое решение. Я не хочу сказать, что не испытываю к вам сочувствия, дитя мое. Но думаю, что вы ошибаетесь. Я не стану делать того, о чем вы просите — признавать брак недействительным.
Я едва могла дышать. Дело мое было проиграно с самого начала. Они — Сюжер и Галеран — сговорились между собой и свели на нет все мои аргументы, выбили у меня из-под ног почву, выразив якобы понимание и даже сострадание к моему
Я встала, расправила юбки, усмиряя нервную дрожь, и обратилась к нему холодным тоном:
— Я так полагаю, что оба ваши почтенных советника — коль уж они осмелились обсуждать мои личные вопросы, мое замужество — не забыли упомянуть о том, какое неоценимое значение имеет Аквитания для всего Французского королевства. — Я с удовлетворением отметила, что Его святейшество залился краской до корней волос, уже заметно редеющих. — Полагаю, они сообщили вам, что принадлежащие мне земли слишком ценны для Людовика, их нельзя потерять из-за простого женского каприза.
— Мы говорили о том, что вы нуждаетесь в покровительстве Людовика, — с убийственным простодушием отвечал Евгений. — Иначе как вы сумеете отстоять свои земли? Вам невыгодно оставаться одинокой и беззащитной.
Итак, вся истинность представленных мною доказательств не стоила ровно ничего. С самого начала. К моим глазам вновь подступили слезы, но на сей раз они были вызваны яростью, и я не позволила им пролиться.
— Вы должны согласиться с тем, что я лучше понимаю ваши выгоды, — хитро улыбнулся Евгений, не скрывая радости от своей победы. — Если вы снова преклоните колена, мы сможем помолиться вместе.
У меня не было такого желания.
— Мне не требуются ваши молитвы. Мне нужно расторжение брака.
— Но этого не желает ваш супруг. Он любит вас. Разве это не благословение Божье, дочь моя?
— Благословение? Детская влюбленность Людовика душит меня, как цепь на шее!
Я заставила себя сделать реверанс, постаравшись вложить в него все презрение к папе, и вышла из кабинета, с трудом удержавшись от соблазна хлопнуть дверью. Письменные доказательства я оставила ему — на что они мне теперь? Династии Аквитанских герцогов и Капетингов были брошены на пол к ногам Евгения, пусть там и остаются. Меня захлестывал гнев.
Сюжеру с его непрошеным вмешательством я от души пожелала вечно гореть в аду. Вместе с полным яда Галераном. А Евгений… Да ведь они все заодно.
Было в чем упрекнуть и Людовика. Я поймала его в одной из маленьких комнаток Тускуланского дворца, из окон которой были видны сад и отдаленные холмы. Людовик стоял у оконного проема, как всегда, разбирая вместе с Галераном финансовые счета.
— Что вы натворили?
Я словно не замечала Галерана, не потрудилась и говорить потише. Папские гвардейцы статуями застыли у дверей.
— Полагаю, Его святейшество
— Разумеется, отказал. Ничего другого он и не собирался делать. Притворялся, что выслушивает меня, заставил валять дурочку, а потом… — Я резко закрыла рот, щелкнув зубами. — Я не стану говорить об этом, пока ваш наймит стоит здесь и вгрызается в каждое слово, будто стервятник в падаль.
— Я забочусь только о ваших высших интересах, государыня, — возразил Галеран с невероятным, непростительным самодовольством. Он даже улыбнулся мне. — И об интересах Франции. Мы не можем позволить себе утратить Аквитанию и Пуату. А вы слишком опасны, чтобы предоставлять вам свободу. Вашими землями может завладеть любой из наших врагов…
— Отошлите его прочь, — велела я Людовику, и не взглянув в сторону тамплиера.
— Но, Элеонора…
— Вы меня слышали?
Людовик покорился, плечи его поникли в предчувствии той бури, которая неизбежно разразилась бы в случае его отказа.
— Что именно вы сказали этому самодовольному фарисею? — требовательно спросила я, когда Галеран удалился.
— Только то, что я хочу начать новую священную войну ради…
Я заметила, что одна его рука крепко зажала какой-то документ — свидетельство его вины.
— К черту крестовые походы, Людовик! Что вы сказали ему о нас?
— Что я люблю вас.
— Какая в том польза — и вам, и мне?
— Но это же правда. Его святейшество спросил меня…
— Неужели вы так… так несообразительны, Людовик? — Я выхватила свиток из его руки и швырнула на пол. — А не сказали вы ему, что нам требуется расторжение брака? Не потребовали, чтобы он свершил это? Вы же король Франции. А у него не настолько прочное положение, чтобы навлекать на себя ваш гнев.
— Я сказал ему, что хочу сына. Просил его благословения. — Боже правый! Он совсем безнадежен! — Его святейшество сказал, что вы также выразили свое горе из-за неспособности зачать мне наследника.
Это я, понятно, говорила. То был единственный доступный довод. Но это не значит, что я и вправду хочу родить ему наследника. Мне больше ни за что не хотелось делить ложе с Людовиком. Зато хотелось отряхнуть с ног всю грязь Парижа и помахать Людовику рукой на прощание. А он стоял передо мной, преждевременно состарившийся, и все старался расправить свиток, поднятый им с пола. Даже в эту минуту он неотрывно смотрел мне за спину — высматривал, не бродит ли где-нибудь поблизости Галеран, чтобы можно было снова призвать того и продолжить обсуждение расходов на новый крестовый поход.
Не было в нем ничего, что вызывало бы у меня любовь или уважение.
— Черт вас возьми, Людовик! Вы совсем утратили разум?
Все мои вещи были уже упакованы, на рассвете мы отправимся в Париж, но мне не спалось. Закутавшись в просторную накидку поверх ночной сорочки, я сидела с распущенными волосами, струившимися по плечам, и безуспешно думала о том, как преодолеть упрямство Евгения. Может быть, снова обратиться к аббату Бернару? Я с досадой вглядывалась в не видимый сейчас сад за моими окнами.