Меч и Крест
Шрифт:
Впрочем, «моя» было для Кати понятием абсолютно исчерпывающим, не нуждающимся ни в каких разъяснениях — «подруга» или там «родная душа». И никто в целом свете не смел покушаться на то, что Дображанская считала «своим»!
— Ты можешь достать ее из милиции? Да или нет? — зарычала она, уже гармонично вписавшись в роль повелительницы чертей и вписав личного черта в обычный штат своих слуг.
— Как пликашете, Яшная Киевича, — обиженно заскулил слуга.
— Ну так чего расселся? Быстрей!
Черт мигнул у нее перед глазами. Катя нервно сморгнула и оскалила рот, чтобы раскричаться еще
— Ваша Маша в башне, моя Яшная пани. И ш ней втолая — не ваша!
— Чуб? Так что, менты не доехали? — смутилась пани.
— Гошпода менты воклуг башни Киевич. Шдут, когда Киевичи выйдут иш башни. Пликашете шпашать их обеих? — уточнил он понуро.
— Я не поняла? А почему они их сразу не взяли?
— О, моя Яшная пани…
Черт принялся поспешно шепелявить длинное и плохо понятное: про недоступное для «шлепых» «вечное вшегда», перемешанное с повторяющимся «не долшны помогать им», «они не долшны шнать», «иначе…»
В то время как Катя, морщась, мучительно терла правый висок, вдавливая в него собственное здравое резюме:
«Маша не успела сбежать, а Даша успела — через крышу. Пока Маша и Даша сидят в башне Киевиц, им ничего не грозит. Пока Маша с Дашей, первая не станет спасаться без второй.
А Маша и Даша — это уже слишком…»
— Все, закрыли тему, — недовольно буркнула она, включая мотор.
— Не печальтешь, моя Яшная пани, — затрещал шоколадный Черт. — Шама шудьба на нашей штолоне! Пушть они шидят там, пока вы не штанете иштинной…
— Без тебя разберусь, — отрезала Дображанская. И ее «вольво» сорвалось с места.
Примерно полчаса спустя, посетив пару базаров и один книжный магазин, Катя стала счастливой обладательницей пышного парика в виде сотни блондинистых косичек, пары шелковых перчаток, подержанного и беспартийного мобильного, телефонного справочника Киева и проясненного отдельно телефона злосчастного Лысого, проживающего в башне Киевиц на доступном для «слепых» метраже.
Еще пятнадцать минут Екатерина Дображанская, обезопасив пальцы шелком, со злорадным удовольствием заполняла раздел «Личные номера». Номером лысого, получившего имя «PREDATEL». Номером человека, расписавшегося ножом на ее предплечье, окрещенного «SVOLOH-PAPA». Номером телефона, возвышающегося на столе охранника Киевского музея русского искусства, без всяких изысков названного просто «MYZEI». И еще десятком цифр ресторанов, парикмахерских и прочих заведений, где Катя никогда не бывала, но нередко бывала иная барышня из прошлой Катиной жизни.
Барышня эта носила ту же фамилию, что и ее «SVOLOH-РАРА», могла дать фору даже забубенной Даше Чуб, очень кстати училась (неполный год) в театральном университете и некогда с помощью хронических анонимных звонков убедила своего разведенного папу: эта сучка Катя Дображанская спит с ним только ради подписания концептуальной бизнес-бумажки, и делает она это не только с ним.
И хотя поклеп этот был ложью от первой до последней буквы, сшитых между собой аршинными белыми стежками, оправдаться Кате так и не удалось, несмотря на то, что за всю историю их отношений Катерина не выклянчивала у любовника никаких подписей, клянчить их не собиралась и все до одной «ночи измен» проводила исключительно с ним.
Он не поверил ей.
И не поверил в вину своей малолетней оторвы.
И, пожалуй, именно это, а даже не порез, изуродовавший ее правое плечо, она так и не смогла ему простить.
Настроив автоответчик, Дображанская позвонила из ближайшего автомата на собственный свежекупленный номер и, заполнив звонками все «неотвеченные вызовы», пропищала с визгливым и вредным восторгом:
— Это я! Все сработало! Твой лысый в жопе! Только не суйся к нему. Там менты. Я сама видела! Добьем потом. И моего папу тоже! Как тогда его сучку черную… Ха! Так им всем и надо!
— Черт, — позвала она, вернувшись в машину. И не оборачиваясь назад, распорядилась четко и ясно: — Белый парик должен слететь с крыши чердака, через который бежала Даша. Так, чтобы это увидел один из оперов…
— Будет ишполнено, Яшная Киевича.
— Мобильный должен отыскаться на чердаке. Легенда такая. Две дурные соски решили подставить лысого толстяка. Чем он им насолил, пусть додумывают сами, таким много не надо… Они позвонили с другого номера и вызвали такси на адрес лысого. Затем поехали и разгромили музей. Телефон башни у нас с толстяком не совпадает. Особые приметы — отменяются. Если одна была в парике, вторая, скорее всего, тоже… Конечно, идиотская история, но ведь они и есть идиотки!
— На то ваша воля, моя Яшная пани.
— Моя. Моя! — Катя вдруг истерично заржала, ударившись лбом о руль и издав неприличный гудок. — Как только они узнают, где работает ее «сволочь-папа», они похоронят этот висяк во веки веков. Он свою сволочь-дочь уже год по притонам ищет. Пусть! Пусть теперь знает, кого воспитал! Он мне еще не верил! А если таксист вспомнит меня…
— О, моя Яшная пани, — завел любимую пластинку подлиза Черт, — когда вы доштигнете иштинной влашти, вше это…
— А когда я достигну ее?
Катя стремительно оглянулась.
— Ланьше, чем вы думаете, — сладострастно сказал Черт.
Обе Дашины ноги и впрямь вернулись очень быстро. Руки сжимали два обширных пластиковых кулька, а на ее пухлоносом и пухлогубом лице была выписана крайняя степень самодовольства.
— Ну че, нашла? — Чуб азартно швырнула пакеты на диван. Маша Ковалева сидела на полу круглой комнаты и заторможенно взирала на ключ в своих руках — так, словно перед ней были так и не найденная чаша Грааля, так и не изобретенные философский камень, эликсир молодости, вечный двигатель и утерянная голова Владимира Великого, вдруг разом найденные ею в одном сундуке.
— Нашла, я спрашиваю? — прикрикнула Чуб. — Что, этот?
— Я нашла ключ от Андреевского спуска, 13, — зачарованно выговорила Ковалева, не отрывая глаз от чудесного ключа.
— А кто там жил?
— Булгаков, — в устах Маши это прозвучало как «Господь Бог». — Живой Булгаков, представляешь?! Неужели можно увидеть живого Булгакова?!
— А остальные ключи? — несказанно возмутилась Чуб. — Мы о чем с тобой договаривались? На хрена нам Булгаков? Нам нужен Прахов и Васнецов!
— Прахова нет, — отчужденно сказала Маша, — я все брелоки просмотрела. Есть только Трехсвятительская, 10, где жил Врубель.