Меч ислама
Шрифт:
Тем временем дель Васто, разъяренный произошедшим с его другом, делал все, что мог. Поскольку с ним, как и с прочими офицерами, обошлись соответственно их рангу и предоставили под честное слово свободу передвижения по галере Филиппино, он умудрился послать резкое письмо с протестом маршалу де Лотреку. Проявляя великодушие, Лотрек, верховный главнокомандующий всеми неаполитанскими силами, потребовал от Филиппино передать ему всех пленников, захваченных при Амальфи. Но Филиппино, блюдя свои личные интересы и обладая присущим всем членам его семьи чутьем на наживу, ответил, что пленные принадлежат господину Андреа Дориа, в интересах которого он и действует. Лотрек продолжал настаивать, сурово напомнив, что Дориа лишь слуга короля Франции, верховным представителем которого в Италии является сам Лотрек. Он вновь категорически потребовал отправить пленников в его распоряжение. Упрямство Филиппино было поколеблено, но не сломлено. Он ответил, что в его инструкциях оговорены условия службы у Андреа Дориа, по которым все захваченные в плен являются собственностью адмирала, а выкуп за них – его военной добычей. Однако ввиду настойчивости маршала Филиппино немедленно готов написать своему дяде с просьбой о более подробных указаниях.
На том дело и остановилось, и Филиппино, исполненный злобы и нерешительности, продолжал удерживать своих узников. Основная их масса и выкупы, которые они могли принести, не очень его волновали. Он готов был скорее отдать Лотреку всех, чтоб избежать его недовольства, если бы из их числа можно было исключить Просперо. Но им руководила не только злопамятность. Он опасался мести клана Адорно, видя в предприимчивом и вспыльчивом духе его главы угрозу владычеству Дориа в Лигурийской республике. Однако лишь черная мстительность как-то раз побудила его навестить закованного в цепи Просперо Адорно.
В сопровождении Ломеллино и надсмотрщика Филиппино неспешно спустился по сходням «Моры» и подошел к веслу, у которого рядом с Драгутом сидел Просперо. Глядя мимо Просперо, он обратился к корсару, и в его металлическом голосе проскользнули злобные нотки:
– Надеюсь, вам нравится общество, которое я вам подобрал, мессир Драгут. Тот, кто некогда пленил вас, теперь делит с вами весло. Для вас в этом заключается некая утонченная месть, не так ли?
Драгут прямо и бесстрашно посмотрел на него снизу вверх, скривив губы.
– Кого из нас вы хотите раздразнить своей рыцарской учтивостью? – спросил он.
Глаза Филиппино сузились.
– Будь вы за веслами поодиночке, каждый являл бы собой отвратительное зрелище. Вместе вы – нечто большее. Эта картина доставит удовольствие господину Андреа Дориа, когда он ее увидит.
– Или любому другому бесстыдному негодяю, – сказал Просперо.
– Ха! – Толстые губы Филиппино разомкнулись в усмешке, обнажив зубы. Он погладил свою жидкую бородку. – И ты еще говоришь о стыде, жалкий дезертир?
– Я говорю о бесстыдстве. Это вам ближе. Глядя на Драгут-рейса и меня за одним веслом, вы, возможно, вспоминаете, как я спас доброе имя господина Андреа при Гойалатте. За это вы можете назвать меня глупцом, и я соглашусь с вами. Видите ли, я был молод и еще не знал жизни. Я верил в благородство и благодарность, в честь, достоинство и другие качества, которые так и остались вам неведомы.
Филиппино резко повернулся к стоящему позади него надсмотрщику.
– Дай мне плетку, – сказал он.
Но теперь вмешался Ломеллино, смотревший на происходящее с той же тревогой, с какой взирал на надсмотрщика, приковывавшего Просперо к скамье. Может быть, в нем заговорила честь. Или, зная, как обстоят дела в Генуе, он опасался заката звезды Дориа, могущего повлечь за собой падение Фрегозо и возвращение к власти Адорно. И плохо пришлось бы тем, кто издевался над Просперо в час его поражения. Как бы то ни было, он предостерегающе поднял руку.
– Что вы собираетесь делать?
– Что я собираюсь делать? Вот возьму плетку, и увидишь!
Ломеллино дал надсмотрщику знак отойти. Его узкое лицо приняло решительное выражение.
– Просперо Адорно сдался в плен мне. Хватит того, что вы украли мой выкуп. Но пока он еще мой пленник. Я пошел вам навстречу, дав приковать его к веслу. С нас обоих довольно и этого срама.
– Никколо! – Филиппино был вне себя от ярости. – Ты слышал, что сказала мне эта собака?
– И что ты сказал ему… Да, я слышал.
Еще секунду Филиппино кипел от гнева, а затем рассмеялся, чтобы скрыть замешательство.
– Как будто то, что он твой пленник, дает тебе право спорить с моим господином Андреа! Но послушай, друг мой… – Филиппино взял Ломеллино за рукав и повел прочь, словно забыв о Просперо. На палубе они на некоторое время задержались, о чем-то серьезно беседуя. Затем Филиппино сошел в шлюпку и отправился на свой корабль.
– Да загадят собаки его могилу! – благочестиво помолился Драгут, не обращая внимания, слышат ли его. – Как и могилу великого Андреа, обрекшего меня на этот ад. – Он посмотрел на Просперо и усмехнулся, сверкнув зубами. – Племянничек отомстил вам за меня лучше, чем он думает. Если бы Аллах дал знать о том, что он мне уготовил, я бы предпочел плену смерть в схватке на палубе. Вы, полагаю, хотели бы того же.
Просперо покачал головой. На его губах играла улыбка, но взгляд был отрешенным и устремленным в себя.
– Ах, нет, – сказал он, – мне жизнь необходима. Есть три вещи, которые я должен сделать, прежде чем умру.
– Вы сделаете их, если вам предначертано. Но мертвому все равно, сделает он что-нибудь или не сделает.
– Мне – да, но другим не все равно.
– Вы сделаете не то, что собираетесь, а чего желает Аллах. Что предначертано, то и сбудется.
– Я думаю, что Аллах, должно быть, предначертал мне совершить именно эти три дела. Так что я благодарен ему даже за ту жалкую жизнь, что влачу здесь у весла.
Почти месяц Просперо трудился в неаполитанских водах. Это было время беспримерных тягот и невзгод, дорого обошедшихся могучему и полному жизни организму. Вдобавок на его долю выпали унижения, самым малым среди которых была плеть надсмотрщика, время от времени прохаживавшаяся по его плечам. Дело в том, что Ломеллино, не позволив пороть его из личной неприязни, ничего не мог сделать, если надсмотрщики раздавали удары направо и налево, когда галере нужно было развить высокую скорость.
Так прошел почти месяц, и наконец прибыли долгожданные венецианские галеры под командованием Ландо. Первоначально предполагалось, что они усилят флот генуэзцев, теперь же выяснилось, что галеры прибыли ему на смену. В день их появления пришла быстроходная фелюга из Генуи, доставившая письма и приказ для Филиппино немедленно возвращаться. Филиппино был рад этому. Две завистливые соперницы, Генуя и Венеция, терпеть не могли друг друга, поэтому союз с Францией Филиппино рассматривал как досадную неизбежность. Содержавшиеся в письмах Андреа Дориа дополнительные указания были таковы, что Филиппино счел необходимым пригласить в шатер маркиза дель Васто. Послал он за ним с неохотой. Отношения с этим наиболее прославленным из его пленников, начавшиеся столь неблагоприятно, так и не улучшились. Указания господина Андреа были столь же определенными, сколь и ошеломляющими.