Шрифт:
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== МЕЧ ИСТИНЫ ==========
Беззвучное время шагает по пыльной дороге.
Безумствует солнце, и мир ослепительно светел.
На треснувшем мраморе греются спящие боги –
Давно на покое, давно ни за что не в ответе.
Никто не тревожит губами уснувшее имя,
И очень давно ни о чём их всерьёз не просили.
Они и забыли, как быть в этом мире живыми.
Что жизнь есть страданье - они, безусловно, забыли.
А мы не забыли, как злоба уродует лица,
И как увязают
И вновь горизонт застилают пожаров зарницы.
И милости нет, и растоптано право ногами.
На нас и молились - и в спину нам слали проклятья.
Нас гнали взашей - и спасти умоляли от скверны.
На грешной земле, где не верят в Любовь и в Распятье,
Нас так распинали, забыв, что герои бессмертны.
Простите герою порыв и тоску без причины!
И верность простите – он просто иначе не может…
Но солнечный мрамор внезапно прорежут морщины.
И вновь на забытый алтарь чьё-то сердце положат…
Бывают ночи в середине месяца Алых Листьев, когда ветер сходит с ума и взвивается в буйном танце, заплетая в косы ветви плакучих берёз. И людские сны кружатся в такт безумной пляске ветра, и тогда люди видят то, чего за собой не ведали днём. В такие ночи неслышно движется над землёй ведьма Миснэ верхом на кошке с пушистым хвостом. И опавшие листья, словно диковинные монеты, устилают золотом её путь.
А если случится тебе быть в дороге в эту тревожную светлую ночь, то не нажить бы беды. Крепко сожми, путник, свой оберег и помолись, чтобы не встретить в пути красавицу с волосами цвета огня! Ибо не вынести тебе её ласк, мучительных и жгучих, как расплавленная медь. Лучше зайди в весёлый дом у дороги, наполни кружку пахучим мёдом и утони в объятьях земной девицы – она сегодня будет не против…
Насмешник Лугий отложил в сторону арфу и закричал, что его кружка пуста. Но никто не предложил наполнить её вновь. Много песен спел в этот вечер похабник Лугий, и ни одна не звала к покаянной молитве. Вольно же было Лугию прославлять ядовитую власть Миснэ, зная, что никто не встанет против него на мечах. Потому что златокудрый Лугий был одинаково любезен сладострастной Миснэ и броненосному Торуму, повелителю битв. И ему ли бояться смертного креста Распятого Бога, что умер молодым, не познав плотской страсти? Если каждый десятый парнишка во всех селениях от наших лесов и до самого моря трясёт нечесаными жёлтыми кудрями. Ну, пусть каждый двадцатый, но тоже ведь много!
Девушки любили Лугия, а он не любил никого. Чужак он был, во всём чужак. Про таких говорят: «Ничего святого». Давно ли сбежал от могучего полководца, которому служил? Сбежал, потому что забрался в постель к пригожей и знатной девице. Но это полбеды. Сколько девок впустили Лугия к себе, не помышляя о свадьбе, - и никто не остался в обиде! И та девица не была слепой и глухой, разглядев красивого воина на свадебном пиру. Но то был её свадебный пир, и девушку отдавали без любви, но с великим почётом – как залог желанного мира с неспокойным и сильным соседом. Вот этот сосед и увидел жёлтые кудри певца на подушке рядом с кудрями своей молодой жены. Говорили, целым отрядом кинулся он вдогонку за Лугием. Десять воинов было с ним – назад не пришёл ни один. Говорили, сперва Лугий предложил поединок сопернику. Но обманутый муж с презрением занёс свой меч над головой прелюбодея. И тогда желтоволосый насмешник намотал его кишки на свой клинок. А потом забавлялся, поочерёдно предлагая сразиться воинам убитого и поражая их одного за другим. И ушёл прочь, распевая песни и не считая ран, оставив позади себя одиннадцать окровавленных тел. Об этом он тоже спел в ту тревожную осеннюю ночь.
Мрачно смотрел на Лугия наш вождь Иктан, ревнуя к отчаянной молодости. Но не прерывал непристойные песни. Быть может, потому, что дивный голос был у дерзкого певца, и пробуждал он давно забытое за прошествием юности. Седели косы у Иктана, но жён своих порадовать он ещё мог. А может потому его слушал вождь, что нежно глядела на красавца Эгла, младшая дочь вождя. И всерьёз ждала от Лугия свадебных даров.
А может, ещё потому не прерывал наш вождь нескромные песни молодого нахала, что сидел от него по правую руку суровый жрец Распятого бога и хмурил мохнатые брови. Этот жрец появился у нас недавно, но поговаривали люди, что большую силу он уже набрал, а после и пуще наберёт, если согласится вождь принять его веру. И так уже воздвигся руками верных храм на почитаемом месте у берега реки – прямо напротив священной рощи. Это немногим нравилось, но стояла за спиной жреца опасная сила – войско огромной державы, раскинувшейся в полуденных краях. Вроде бы и далече Рим, а сколько племён поглотил без остатка! Вот и старый Иктан заопасался, когда прибыли гонцы из Империи. И хоть гости приехали малым числом, а возглавлял их жрец, решил вождь принять их с почётом и уважением.
Иктан опасался, а сын его Мирташ принял Распятого всей душой, потянулся к жрецу. Тот ласков был, умел слово найти, чтобы в душу запало. Говорил много: о блаженстве, которого достигает всякий, кто отдаст свою душу Царю Небесному; о власти его, что покровительствует власти земной; о необходимости смирения перед божественной силой. И о силе Империи говорил. Слушал его Иктан, размышлял о судьбах своего народа. Слушал Мирташ - примерял сказанное к державе, которую уже возвёл в своих мечтах. Слушал и я.
А Лугий слушал и смеялся. Всё-то он мог вывернуть, всё переиначить. Вот и новую песню завёл: о том, как Бог-Отец повстречал на берегу пригожую девку. И хотел бы явиться, завести разговор – а, вот, поди ж ты! – нет у бога внятного земного облика, чтобы понравиться девушке. Только и может он громыхать с небес, возвещая свою волю. Хотел коснуться гладкой кожи, когда принялась красавица стирать, зайдя по колено в воду. Да вот беда – нет у него рук, чтобы обнять-приласкать голубку. А уж когда девка скинула одежду и пошла купаться, вспомнил бог, чего ещё у него нет – и застонал с досады…
Ох, и смешно это Лугий пел! Даже у Иктана брови ходуном заходили, а уж дружина ржала в голос, не стесняясь присутствия жреца. У того от возмущения рот раскрылся, аж слюна на колени побежала. И дрожал от хохота дружинный дом, когда мы хором вторили богохульному припеву.
Иктан ни разу за весь вечер не прервал певца, хотя Лугий изрядно глумился над гостями. Вождь только велел, чтобы кравчий почаще обходил насмешника, когда наполнял кружки воинам. А только Лугий был нынче пьян без вина от жаркого взгляда красавицы Эглы, что глаз не сводила с него. И слушать не желала разумного брата, который ёрзал и хмурился, гадая, сколько же хватит у гостя терпения.
Поднялся жрец, грохнул жезлом, хотел произнести проклятие. Осторожный Мирташ не дал гостю ввязаться в свару, сам одёрнул нахала:
– Эй, ты, желтоголовый! Вольно ж тебе глумиться над чужими чувствами, не ведая ни долга, ни любви!
Поднялся и Лугий, повёл шальными рысьими глазами:
– Я не ссорился с тобой, сын вождя. А пою я, о чём хочу. И покуда в этих землях не настала власть Распятого бога, так и будет. А вот когда ты, неразумный, сменив своего отца, вздумаешь принять чужую веру, подумай о том, какие песни поют рабы, строя города и дороги Великой Империи.