Меч князя Буй-тура
Шрифт:
Их без производства обыска, смягчая свою участь, после первого же вопроса Ветрова, добровольно выдал Павел Расторгуев. Он уже подготовил их по совету Танечки для выброса в Сейм, не пожалев для такого дела и старой хозяйской сумки, в которой меч едва поместился. Но выбросить и тем самым избавиться от улик так и не успел — помешали нагрянувшие, как снег на голову, оперативники. Теперь выдача вещдоков была процессуально задокументирована. Требовалось лишь их опознание.
Приглашенный для этой цели в отдел милиции Склярик то радостно потирал ладони, то принимался гладить холодную поверхность меча и фибул, приговаривая: «Вот они, мои милые… Целы и невредимы. Целы и невредимы… А я верил. Я верил в нашу милицию. Верил… Знал, что найдет. Несмотря ни на что, верил».
И все порывался пожать руку «лично товарищу майору Реутову». Отечественные интеллигенты без такого знака внимания не могут. Не могут — и все тут…
Видя «достояние республики» целым и невредимым, вечно сутулящийся научный работник областного краеведческого музея даже выпрямился, постройнел, помолодел. Пусть и не держал грудь колесом, как гвардеец, но плечи подрасправил. Ведь краснеть перед коллегами из Трубчевска больше не приходилось. Ценные предметы археологической деятельности трубчевцев после проведения выставки будут возвращены законному владельцу в полном порядке.
Допрос же фигурантов, проведенный по отдельному поручению вечно занятого следователя прокуратуры Жукова, доставшего тк и не успевшее запылиться и вылежаться дело из вместительного нутра сейфа, показал, что никакого умысла у Татьяны Штучкиной и ее друзей на разбойное нападение в отношении охранника музея Петрова не было и не могло быть. Татьяна давно уже состояла в интимной близости с Петровым и не раз приходила к нему во время ночных дежурств в музей поразвлечься и время скоротать. Приводила туда с собой она и своих знакомых: пивка попить в спокойной обстановке, поболтать о том о сем.
И в ту злополучную ночь с пятницы на субботу пришла по договоренности с Петровым не одна, а с друзьями, Павлом и Снежаной. Принесли с собой дюжину бутылок пива. Петров, выпендриваясь перед Татьяной и друзьями, стал открывать бутылки с пивом при помощи своего табельного оружия, вынув обойму и отведя затвор в крайнее заднее состояние, когда между стволом и затворной рамкой образовывался выступ, которым легко снимались металлические пробки с бутылок. Такое не то что в ментовской жизни время от времени практикуется, но и в фильмах про ментов не раз показывалось.
Манипулируя так с оружием, Петров, по-видимому, случайно однажды дослал патрон в патронник да и забыл удостовериться в его отсутствии там, прежде чем использовать ПМ в качестве открывалки. А тут, на беду, попросила пистолет и Татьяна, дай, мол, и мне попробовать. Дал. Попробовала. Один раз — ничего. Второй — ничего. На третий — неприцельный выстрел прямо в голову Петрова. Тот и — кувырк с дивана да на пол.
С испуга да шока кувыркнула и Татьяна. Обалдели, потеряли на время дар речи от произошедшего и Павел со Снежаной.
Когда же немного пришли в себя, то стали не «скорую» и милицию вызывать, как следовало бы, а «следы заметать» — убирать бутылки, стирать отпечатки. Правда, Снежана все-таки пыталась набрать телефон милиции, но в последнюю секунду струсила.
И чтобы еще сильнее запутать следствие, Павел предложил имитировать хищение предметов, причем нисколько не думая об их исторической и культурной ценности, чтобы списать все на неизвестных грабителей. Татьяна, едва ли что толком соображавшая, и Снежана, находящаяся в прострации, согласились. Под руку попались предметы с выставки — они-то и стали «предметами умысла хищения».
Разбой и покушение на убийство сотрудника милиции при исполнении им служебных обязанностей, по признакам которых было возбуждено уголовное дело, отпадали. Зато вырисовывались иные: халатность и ненадлежащее исполнение должностных обязанностей со стороны сотрудника вневедомственной охраны Петрова, который из категории потерпевших автоматически переходил в категорию подозреваемых; причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности, оставление в опасности, кража чужого имущества организованной группой лиц, хищение предметов, имеющих особую историческую ценность — опять же группой лиц.
— А разбой-то того… тю-тю, — с сожалением констатировал Ветров, забежав к шефу на «стопарик» по поводу раскрытия дела. — Утеряна «палочка» из особо тяжких. О как бы процент раскрываемости данной категории повысился!..
— Да бог с ними, с процентами… — скользнув взглядом по шустрому подчиненному, словно проверяя, серьезно тот говорит или с подковыркой, с намеком — такое тоже в «дружной милицейской семье» могло быть — заметил Реутов. — Главное, что преступление раскрыто, вещи найдены, честное имя нашего музея сохранено, наш мундир не испачкан. А палочек и галочек на наш век еще хватит…
— Что, верно, то верно… — Не полез в бутылку Ветров.
— Тогда еще «по капельке»?..
— По такому случаю можно и «по капельке».
Реутов, как хозяин кабинета, плеснул в граненые стаканы (бокалов в этом кабинете отродясь не бывало) по пятьдесят граммов коньяка из фигуристой бутылки, вынутой из распахнутого зева металлического шкафа-сейфа.
Чокнулись. Выпили. Закусили половинкой шоколадной конфетки, хотя в вазе, по-прежнему стоявшей на столе, конфет было предостаточно. Но это же опера. А опера привыкли обходиться в жизни малым, да и этим малым делиться по-братски. Вот и поделились…
— А ведь мы в своей первой версии в «точку» попали. Как не уставал повторять Козьма Прутков, «зрили в корень», — проводя в который раз, возможно, анализ вновь открывшихся обстоятельств дела, с удовлетворением по поводу оперской интуиции, сыпанул словами чуть захмелевший, не столько от шефского коньяка, как от удачи, начальник уголовного розыска. — Что значит интуиция!..
— Помнится, что кто-то, пальцем показывать не станем, — усмехнулся Реутов сдержанно, — несколько иную версию, связанную, кажется, с несколько экстремальным сексом, излагал. Или уже забылось?