Меч обнажен. Меч в ножнах

Нортон Андрэ

Лоренс был занят очень серьёзными делами, такими, как подтягивание ремня своей винтовки и питьё из фляжки. Ему что–то не хотелось вспоминать этот выстрел и его результат. И отправляться с остальными за трофеями ему тоже не хотелось. Ему лишь хотелось, чтобы враг остался зеленоватой тенью в каске без настоящего человеческого лица.

Вскоре они опять были в пути. Но уже больше не заходило речи об использовании более лёгкой тропы. Если, как сообщил Кавала, врага вёл местный уроженец, то этот путь превращался в ловушку.

На второй день они вошли в опустевший кампонг; Де Витт скомандовал

короткий отдых и все с благодарностью заползли в убежище. Не было и намёка на причины ухода жителей деревни, а пустые дома приютили на время лишь летучих мышей да ящериц. И джунгли уже отправили гонцов на задушенные сорняками поля.

Кавала с двумя товарищами скинули мешки со скудными запасами провизии и отправились на разведку в направлении пролива, в надежде высмотреть корабль, чтобы переправить всю компанию обратно на землю Явы. Три европейца вели бесконечные рассуждения о войне и о том, что сталось с их войсками повсюду на островах. Теперь, когда они не могли опираться даже на прерываемые помехами обрывки радионовостей, они чувствовали себя особенно беспомощными и выброшенными из мира.

— Что–то нарушило все наши планы — Хейс замолчал, пытаясь выловить языком зёрнышко риса из верхних зубов. — Проделать такую работу, чтобы подготовить поле, и не воспользоваться им ни разу. Плохо дело.

— Похоже на то, что все свернулось очень быстро, — Де Витт с замечательной точностью плюнул в голову ящерицы, выглянувшей из дыры в тростниковой крыше. — Видали, что происходит с насыпью дамбы, когда море однажды начинает просачиваться? Вся она внезапно обрушивается. Этим джапам требовалось лишь найти наше слабое место и ударить именно туда и вот вся наша оборона рухнула. Непонятно, как американцы удерживаются на этих своих горах — как они их теперь называют?

— Батаан, — вставил Лоренс — Но что будет, если всё рухнет так легко, как вы говорите?

— Ну, мы продолжим отступление, затягивая его насколько сможем. А потом уйдём.

— Куда? — требовательно спросил Хейс.

— Полагаю, в Австралию. Передохнём чуток, сорганизуемся снова и вернёмся! Вернёмся не с пустыми руками и ещё покажем им, — сержант сжимал руки в кулаки, ударяя ими по настилу хижины. — Что до меня, то я всегда верил, как адмирал Хепфрич, что лучшее время для прекращения войны — это ещё до её начала. Если кто и может вытащить нас из этой неразберихи, то это он. И однажды я вернусь сюда — а вернувшись, останусь навсегда.

— Да здравствуют гёзы! Свободу нищим! — вспомнил Лоренс.

— «Да здравствуют нищие! Меч обнажён», — Хейс вздёрнул густую бровь. — Что ж, это столь же подходит нынче, как и четыре столетия назад.

— Только нынче вместо меча пулемёт, — прокомментировал Де Витт. — Я помню, что учил этот отрывок про нищих в школе дома. Интересно, что там делается сейчас?

— И где это «дома»? — спросил Хейс.

— А, Варлаам, маленькая рыбацкая деревушка…

— Но мне хорошо знакомы те места, — воскликнул Лоренс. — Наш дом был неподалёку. Скажите, вы знаете капитана Вима Смитса?

— Я покинул свой дом тридцать лет тому назад, — Де Витт покачал головой. — Сомневаюсь, что узнал бы собственного брата при встрече. Попадая на острова, человек расстаётся со своей прежней жизнью, и однажды начинает казаться, что всё, что он помнил о былом, происходило с кем–то другим. Ява для меня куда реальней Нидерландов. И однажды мы станем отдельной нацией! Дайте нам только время. Мы не допустим, чтобы кто–то, никогда не видевший острова, указывал нам, как жить. Никогда. И голландская армия, которая продолжает военные действия, — это мы!

Хейс сплюнул жвачку из листьев, которая заменяла ему сигареты.

— Может быть, ещё наступят лучшие времена, но тот, кто построил этот дом, их уже не увидит. Посмотрите, что он сделал со старым Ганешей, — и механик указал в противоположный угол.

В полутьме Лоренс едва мог различить глиняную статуэтку сидящего на корточках слоноголового божка. Но бедный Ганеша находился в весьма неудобном положении. Он стоял на голове, удерживаемый в этой недостойной позе двумя колышками.

— Банкрот, а? — хмыкнул Де Витт. — Вот что это означает, — объяснил он Лоренсу. — Когда человек здесь разоряется, то сообщает миру о своём несчастье, перевернув Бога Удачи вверх ногами — вполне логично. Может быть, на счастье нации, нам лучше перевернуть Ганешу обратно.

Лоренс пересёк комнату и вытащил колышки, чтобы придать божеству благообразный вид. Уверенно стоя в своей привычной позе, Ганеша казался успокоенным. Рот его под изогнутым хоботом был разинут в оскале, который по замыслу гончара должен был изображать сияющую улыбку.

— Ганеша должен был бы отнестись к вам благосклонно, в благодарность за ваши действия, — продолжал Де Витт. — Говорят, он также улыбается и пишущим. А вам, похоже, нравится писать. Возможно, возвратив старине его утраченное достоинство, вы принесли нам удачу.

— А ещё лучше, если бы нашлось немного масла для него, — предложил Хейс, — или мёда. Он сладкоежка. Сделаем ему подарочек! — Лоренс поймал брошенную ему смятую пачку сигарет. — Они только искушают меня, пока лежат в кармане. Пусть лучше лежат у Ганеши. Он должен быть признателен за мои последние американские.

Так они и оставили Ганешу, рассыпав у его ног полпачки сигарет, хотя Хейс по–прежнему утверждал, что от мёда или масла было бы больше толку. Но Лоренсу хотелось думать, что маленький бог провожает их в дорогу своей широкой улыбкой. Юноша не слишком бы удивился, если бы слоновый хобот прощально махнул им, когда они выныривали из низкой двери наружу.

Хотя дождь на мгновение прекратился, надежды остаться сухими не было. Промокшая насквозь листва обдавала беглецов водой на каждом шагу, пока они брели в сторону моря и Явы.

Глава 7. Патриотизм Ху Шаня

Рокочущий звук обрушился в узкую долину, завибрировав из–за поднимающегося ветра. Лоренс даже не поднял голову. Он и так слишком хорошо знал, что это было. Ещё одна фраза, записанная в историю удручающего поражения. Где–то в горах Лэндстром взорвал ещё один проход. И можно было различить привкус и запах горящей нефти с пылающих полей, где благосостояние этой страны исчезало в языках огня. Это была Ява, куда он с таким трудом вернулся. Ява, безжалостно уничтожаемая фут за футом своими правителями.