Меч в золотых ножнах
Шрифт:
Подумать только! Я в Ленинграде. И трамваи внизу ленинградские, и крыши домов ленинградские, и вон те огромные липы ленинградские. И самый воздух, свежий, влажный - тоже ленинградский. И, ей-богу, в этой светлой комнате, где все стены от пола до потолка заставлены книгами, вполне ощутимо пахнет морем.
– Здесь вы будете спать, - сказала бабушка, тронув спинку дивана. Над диваном тоже были книжные полки. Маленькие пестрые томики «Библиотеки поэта», фигурка обезьяны в позе роденовского «Мыслителя», уютная лампа, на круглом столике… Э, нет, насколько я себя
И вот Лиля вбежала в комнату. И я всем своим существом ощутил дружеский взгляд блестящих серых глаз. И почувствовал, как горят у меня щеки, как стесняется дыхание и бьется сердце. Вот что делает с человеком дружба, не отравленная глупой, никому не нужной влюбленностью.
– Да вы, кажется, выросли?
– сказала Лиля и встала рядом со мной. Ну, конечно, выросли? Бабушка… он вырос?
– Да, - подтвердила бабушка.
– Мы все заметили, что вы очень повзрослели. (Как это все? Я же здесь никого, кроме Лили, не знаю?) Мы заметили это по вашим письмам, - пояснила бабушка.
– Скажите, Сережа, вы удивились, когда я пригласила вас в Ленинград?
– спросила Лиля.
– Ведь мы, в сущности, мало знакомы.
– Нет, не удивился… А что?
– выпалил я и покраснел.
– Я так и думала, что не удивились. Потому что вы человек будущего.
Так и есть. И она принимает меня за кого-то другого. Это я-то «человек будущего»? Я совсем смутился. Вдруг что-то живое коснулось моих ног под столом. Я вздрогнул.
– Молли!
– крикнула Лиля.
– Ну-ка, вылезай! Познакомься с Сережей.
– Из-под скатерти вылезла черная лохматая морда медвежонка с печальными и, по-моему, даже виноватыми собачьими глазами. И снова скрылась под столом.
– Это наш Молли, - сказала Лиля.
– Шотландский терьер. Он был на собачьей выставке и схватил «посредственно». У бедняги обнаружили неправильный прикус. А теперь ему стыдно. Молли, тебе стыдно?
Из-под стола заскулили. И все мы расхохотались. А Лиля сообщила, что за год она неплохо изучила испанский. Один испанец даже нашел у нее андалузский акцент. И стала читать стихи по-испански. Федерико Гарсиа Лорка, убитый фашистами. Я слушал андалузский акцент, ел бутерброды и был совершенно счастлив.
Мы - оптимисты
Это был совершенно особенный телефонный звонок. Я никогда его не забуду. Хотя он звучал каких-нибудь несколько секунд. Но я успел заметить, что Лиля и ее бабушка насторожились, когда вдруг ожил телефон на столике перед балконной дверью. Что-то было в их отношении к такой обыкновенной вещи, как телефонный звонок, нервное, беспокойное, неясное. И когда Лиля взяла трубку, бабушка смотрела на нее с тревогой и желанием вмешаться.
– Да. Он только что приехал, - сказала Лиля в трубку каким-то чужим, раздраженным голосом. И повернулась ко мне.
– Сережа, вас.
– Лилька, не смей!
– испугалась бабушка.
– Не смей впутывать сюда Сережу! Ты же знаешь, как папа относится к этим звонкам.
– Идите, Сережа, - шепнула Лиля.
–
Я взял трубку, теплую от Лилиной руки.
– Здравствуйте, Сергей!
– сказал чей-то бесстрастный, лишенный интонаций голос. И начал неторопливо, четко, словно диктуя: - С вами говорят представители научного студенческого кружка «Ракета». Мы готовимся к космическому полету. Кружок объединяет людей различных специальностей. Нам рекомендовали вас. Когда мы можем встретиться?
Голос в трубке замер. Я не удивился, если б он во второй и в третий раз произнес этот текст, какой-то механический, заученный, как будто записанный на пленку. Лиля, стоя рядом со мной, прижала ухо к обратной стороне трубки.
Только теперь, когда я пишу эти строки и та эпоха ушла в прошлое, я могу разобраться в своих тогдашних чувствах или хотя бы просто признаться, что я их испытывал. Но в ту минуту я даже не хотел отдавать себе отчета в какой-то тревоге, подозрительности, в унизительном страхе, который зашевелился во мне.
Кто они? Те, кого нужно остерегаться, или другие, которые хотят меня проверить? Голос в трубке ждал ответа. Я решил быть мужчиной до конца.
– Что это за тайный кружок?
– спросил я.
– Не совсем тайный, раз мы с вами о нем говорим, - ответил голос.
– Но, разумеется, и не совсем открытый. Такова специфика нашего предмета.
Тут я разозлился.
– Не знаю, какая у вас специфика. Может, вы собираетесь и водку пьете. А может, еще чего и похуже.
Голос в трубке неожиданно потеплел.
– Чудак человек! Мы же оптимисты!
Это меня обезоружило. Я тоже оптимист. Мы решили встретиться в Летнем саду, у памятника Крылову. Ровно в пять. Через минуту опять звонок.
– Как мы вас узнаем?
Лиля сунула мне под мышку зеленую папку.
– Я буду с зеленой папкой под мышкой.
– Спасибо. Извините.
Лиля смотрела на меня с уважением. Бабушка махнула рукой и вышла из комнаты. Молли продолжал скулить под столом.
Нельзя перегружать ракету
Лиля подвела меня к решетке Летнего сада, взяла за локоть, прижимавший зеленую папку, сжала его, последний раз глянула на часы.
– Без одной минуты пять. Ну, идите, идите. Я боюсь за вас. Вы такой доверчивый. Идите же!
На скамье у памятника Крылову сидели трое. Я понял, что это они, но, не решаясь подойти, медленно прошел мимо. Три взгляда следовали за зеленой палкой. Я остановился. Трое встали и подошли ко мне.
Старшему было лет двадцать. У него была необычная внешность: белые волосы, белые брови, красное, почти малиновое лицо, впалые щеки, обветренные скулы. Он носил потертый военный френч.
– Федя. Физик-атомщик.
Федя был небольшого роста, но попробуй посмотри на такого сверху вниз. В его подобранности, четких жестах и пружинистой походке, как мне показалось, было что-то птичье.