Меч возмездия
Шрифт:
И, чтобы не ошибиться, передавал все документы подряд.
В шифрограмме из Лондона, помимо прочего, сообщалось, что английские физики определили критическую массу урана-235, и в Англии начинают строительство завода по изготовлению урановых бомб. Весь проект получил кодовое название «Тьюб Эллойз» («Трубный сплав»). Со всей этой информацией начальник внешней разведки Фитин отправился на доклад к Берии. Но нарком донесениям резидентов не поверил. Решил, что это дезинформация, нарочно подброшенная нашим агентам иностранной контрразведкой, лишь бы оттянуть людские и материальные ресурсы на решение эфемерной ядерной проблемы. А они – ресурсы – так нужны сейчас на фронте. В этот момент действительно было не до науки: немцы взяли Ленинград в блокадное кольцо и вплотную подошли к Москве… Сталин тоже прохладно отнесся к донесениям внешней разведки.
Фитин, Овакимян, Квасников и другие разведчики советских зарубежных резидентур целый год по крупицам добывали бесценную информацию. На свой страх и риск. Пока не накопилась критическая масса доказательств, с которыми уже нельзя было не считаться.
В феврале 1942 года под Таганрогом был убит немецкий офицер. В его походной сумке нашли дневник с формулами. Научная экспертиза установила: это были расчеты, свидетельствующие о немецких работах по делению урана. Сталин наконец поверил в реальность ядерного оружия. В феврале 1943 года была создана секретная лаборатория № 2, которую возглавил молодой ученый Курчатов.
Позже разведчик Леонид Квасников вспоминал слова Курчатова на их первой встрече: «Уамериканцев над атомным проектом работают двести тысяч человек. Унас только сто ученых и научных сотрудников. Мы оказались в роли догоняющих и очень полагаемся на вашу помощь. Нам необходима любая информация, которая отражала бы уровень проработки различных проблем учеными США и Англии».
Перед разведчиками теперь стояла вполне конкретная задача – максимально сократить путь советских ученых от начала ядерной программы до готовой бомбы, сделать так, чтобы в своих исследованиях и экспериментах они не пошли по неправильному пути. Для этого нужно было завладеть секретными ядерными разработками Англии и США. Советским разведчикам удалось не только в кратчайшие сроки наладить разветвленную агентурную сеть на Западе (в кругах, близких к американскому «Манхэттенскому проекту» и британскому «Тьюб Эллойз»). Они сумели внедрить своих агентов в Лос-Аламос – засекреченный ядерный город недалеко от Альбукерке, где велись разработка и производство первой ядерной бомбы. По образу и подобию Лос-Аламоса потом будут построены все советские «закрытые города» – «почтовые ящики».
К участию в «Энормоз» были допущены лишь несколько человек – сам начальник разведки Фитин, его заместитель Овакимян, Леонид Квасников (он уехал курировать нью-йоркскую резидентуру) и переводчик с английского языка Потапова. В США работали Зарубин, Семенов, Феклисов и Яцков; в Англии – Горский и Барковский. Это была практически круглосуточная работа.
Дочь Феклисова рассказывала: когда она родилась, ее отец не смог приехать за ней в роддом, потому что был на встрече с одним из своих агентов; в роддом приехал его коллега Яцков.
Днем разведчики либо выполняли свои прямые обязанности – работали как сотрудники «Амторга», после работы-прикрытия встречались со связными, а ночью писали рапорты, штудировали донесения или… учили английский. Среди коллег ходили слухи о «словаре Барковского»: он сам составил словарь терминов ядерной физики – науки, которой официально еще даже не существовало.
Перед разведчиками стояла сложнейшая задача: не просто найти нужных людей, допущенных к ядерным разработкам, но и обеспечить им «чистоту», то есть не подставить под удар. Имена большинства своих источников информации советские разведчики до сих пор не раскрыли…
Был жаркий летний день, когда к зданию советского консульства в Нью-Йорке подошел молодой темноволосый человек. Переминаясь с ноги на ногу, он сказал охраннику: «Я хочу встретиться с кем-нибудь из советских представителей». На вопрос «зачем?» он ответил, что у него есть важная
Совсем еще юного Холла пригасили в Лос-Аламос прямо из Гарварда. Парень с детства проявлял талант к точным наукам. В четырнадцать лет он поступил в Колумбийский университет, но преподаватели, разглядев в нем вундеркинда, порекомендовали перевестись в Гарвард. Холл окончил учебу с отличием и поступил на службу в Лос-Аламос. Ему было всего девятнадцать.
Теперь он стоял у входа в советское консульство в надежде, что его визит воспримут всерьез. Ему навстречу вышел высокий человек крепкого телосложения, назовем его Корняковым. Холл воодушевленно стал рассказывать ему о том, что он мог бы передавать Советам важные секретные документы из лаборатории Лос-Аламос. Сообщил, что еще в студенчестве увлекся социалистическими идеями и очень сочувствует Советскому Союзу, который так самоотверженно сейчас сражается с фашистами. «Вы тоже должны владеть ядерной бомбой… чтобы иметь возможность защититься», – добавил Холл в конце беседы и сунул в руки Корнякова сверток. Это были чертежи плутониевой бомбы «Толстяк», которая позже будет сброшена на Нагасаки. Так Холл стал работать на советскую разведку.
Проникнуть в Лос-Аламос было практически невозможно. По крайней мере, так считал военный куратор ядерного проекта генерал Гровс. Туда даже гражданам Америки вход был закрыт. Крупнейшие ученые, занятые в проекте, числились под чужими именами и фамилиями, сотрудники лабораторий – под номерами и даже не имели водительских прав на свое имя. Сотрудники лаборатории после 22 часов не могли покидать свои квартиры, их телефоны постоянно прослушивались. Даже письма от родственников они получали по надуманному адресу: «Армия США, п/я 1663». Генерал Гровс любил повторять: «Мы создали такую систему защиты, сквозь которую даже мышь не смогла бы проскочить». Ему и в голову не приходило, что в этой неприступной крепости работают советские осведомители.
В числе ученых было немало советских агентов. Они, как правило, не знали друг о друге. И работали на Советский Союз не за деньги, а исключительно за идею. Понимая, сколь разрушительное оружие вскоре окажется в руках США, они не хотели, чтоб оно стало инструментом политического шантажа. А кто мог тогда противостоять США? Только Советский Союз.
Теодор Холл пользовался огромным уважением коллег и имел допуск к самым секретным материалам. В операции «Энормоз» он получил псевдоним Млад.
С «Лесли» Холл встретился в Альбукерке, курортном городке недалеко от Лос-Аламоса. Она ждала его вечером на лавочке в парке. Придя на встречу, Холл увидел красивую статную женщину в безупречном костюме. Он передал ей непроявленную пленку. Как он потом рассказывал, таково было указание сверху, чтобы пленку в случае чего можно было засветить. «Лесли» положила ее в коробку с гигиеническими салфетками и ушла.
Это была Леонтина Коэн – еще один советский агент. В тот вечер, после встречи с Младом, она сразу отправилась на железнодорожный вокзал. Но на подходе к вокзалу увидела, что перед поездом у каждого вагона стоят полицейские и проверяют личные вещи у каждого пассажира. Мгновенно у Лесли родился план. Она дождалась, пока до отхода поезда оставалась минута, и помчалась к своему вагону. Полицейский ее остановил, она позволила ему обыскать свой чемодан. А потом сунула полицейскому прямо в руки коробку с салфетками, в которой была пленка от Млада, и стала изображать, что не может найти билет на поезд. Она судорожно искала его в дамской сумочке, пока поезд не тронулся. В ту же секунду она «нашла» билет, схватила чемодан и запрыгнула на подножку вагона. Коробка с салфетками осталась в руках у полицейского. Тот кинулся вслед за Лесли с криком: «Мадам, ваши салфетки» – и отдал ей коробку. Позже Леонтину спрашивали: «Почему вы были так уверены, что коробка в итоге окажется у вас?» Она отвечала: «Я знала, что настоящий джентльмен поступит именно так».