Мечник. Око Перуна
Шрифт:
– Добрый человек, – Доброшка обратился к старшому с насада, – у меня тут на челне девушка без чувств. Ее бы на время переговоров в дом честной женщине, вдовице какой-нибудь устроить?
– Не беспокойся, молодец. Не пропадет твоя подруга. Есть у нас честная вдовица.
Не успел Доброшка опомниться, двое гребцов с насада схватили его под руки и резким рывком выдернули из челна. Оказавшись на берегу, Доброшка сделал попытку вырваться, но куда там… Подоспевший третий уже вязал руки за спиной. Когда руки оказались крепко сплетены, старшой оглядел его с головы до ног и удовлетворенно
– Ну, хорош. Можно и ко князю вести.
Доброшка еще раз сделал попытку вырваться:
– Развяжите! Я прислан с князем говорить!
Старшой пожал плечами:
– Язык у тебя на месте.
Доброшка еще раз дернулся. Старшой кивнул одному из гребцов:
– Малой, успокой молодца. Так, как ты умеешь.
Тот, кого назвали Малым, был детина двухсаженного роста. Он обнажил в улыбке щербатый рот и без замаха ткнул Доброшке под дых.
Дыхание перехватило, перед глазами замелькали цветные мошки, к горлу подкатил ком.
– Успокоился? Вот и ладно. Ведите парня на княжеский двор. Пусть там подождет.
Княжеский двор, окажись там Доброшка на полгода раньше, наверно, поразил бы его. Терем был размером с крепостную башню Колохолма. Остроконечную крышу украшала кружевная резьба. Причудливые узоры перетекали с конька на причелины и дальше вились по воротам и бревнам тына. Но все-таки по сравнению с огромными каменными палатами киевского князя усадьба Ворона выглядела провинциально. Окошки были затянуты бычьим пузырем, на веревочке сушились чьи-то холстяные штаны, под крыльцом рылись в мусоре куры.
Народа на княжеском дворе было много – собралась целая толпа. Город знал, что совсем недалеко, в двух, от силы трех днях пути остановилось киевское войско. Опасность была привычна человеку в те далекие времена. Но на этот раз предчувствие беды в людях было особенно сильно. Разведчики донесли, что киевский князь послал против них чужестранцев-варягов. Никто из китежан варягов никогда не видел, но слух о них шел самый нехороший.
Доброшку вели через живой коридор. Он оказался внутри плотной толпы. Люди смотрели на него с напряженным интересом. Какая-то женщина, приложив руку к щеке, воскликнула:
– Какой молодой! А сказали, подсыла-поджигателя поймали.
– Да нет, не то, – возразила стоявшая рядом молодуха в красной поневе. – Он колодец отравить хотел, извести нас всех!
– Какой колодец?
– Да уж какой-то колодец хотел отравить, вон как смотрит – настоящий волчонок!
– При нем, говорят, девка какая-то.
– Да не девка, а мешок при нем. В том мешке он смерть с собой возит. Как тряхнет мешком, так и городу конец. Но, слава богам, скрутили его наши ребята, едва он только за вязочки взялся.
Между тем на дворе показался Ворон. Лицо его было бледнее обычного. Толпа расступилась. Он взглянул на Доброшку без особого интереса:
– От Ильи посыльный?
– От Ильи.
– Послан, чтобы нам сдаться предложить?
– Да.
– Понятно. В воду его.
Толпа одобрительно загомонила.
Гребцы с насада подхватили и понесли его к стене.
Доброшка что есть силы принялся вырываться, но парни держали крепко. Сейчас бросят его со стены прямехонько в омут – и поминай как звали. Пойдет его тело белое в омут, на корм сомам.
Как это бывает с людьми, находящимися на грани смертельной опасности, мысль Доброшки в сотни раз ускорилась. Он с пронзительной четкостью, будто с высоты соколиного полета, увидел город Китеж посередь озера Светлояра, княжеский терем, громадного деревянного Перуна с серебряной головой, золотыми усами и изумрудными глазами, толпу китежан и себя в центре картины.
Еще мгновение, и картина лишится главного – того самого центра. Этого произойти не должно – Доброшка знал это твердо, но решение не приходило. До стены оставалось совсем немного. Сейчас сгинет. Жизнь стремительно помчалась перед мысленным взором. Зря, выходит, он из дома убегал. Не вышло из него толку. Хотел в Индию, а попадет в полынью. Думал, воеводой станет, а толку не хватило выше мечника подняться. И Белке помочь не смог, и Илью подвел. Зря, выходит, батюшка сызмальства кормил-поил его. Не будет ему в старости от непутевого сына никакой помощи. Зря матушка ночей не спала, последний кусок ему отдавала, надеялась славным молодцем его увидеть. Теперь не увидит, сейчас толкнут его эти чужие руки в небытие. А ведь для их же, сволочей, пользы к ним пришел!
При мысли о матушке, о том, что зря были ее старания, бессонные ночи, о том, что горевать она будет о сынишке своем меньшом, на глаза Доброшки навернулись слезы. Но уже через мгновение горькая жалость к себе самому и к матушке сменилась гневом. Доброшка извернулся и бросил в спину уходящему Ворону:
– Там, в пещере!..
Ворон замер на полшаге.
– …нужно было прибить тебя, душа твоя подлая! – Доброшка выкрикивал слова с яростным остервенением.
Ворон резко обернулся. Доброшку уже подвели к самому краю стены. Туда, где бревенчатый настил нависал над водой. Течение не давало воде замерзнуть. Черная вода готова была принять и утянуть под свежий ледок, погасить в себе горячую искру жизни.
Ворон поднял руку:
– Подождите.
Воины остановились. Доброшка завис над бездной.
– Откуда ты знаешь про пещеру, ты там был? Хотя ясно, был.
– Да, был! Это я стащил измарагды, пока ты, князь, пьяным спал!
– Я не был пьян! – воскликнул Ворон. И осекся. Если до этого момента словам приговоренного можно было не придавать значения, то теперь он своим возгласом подтвердил, что отрок и впрямь что-то видел. Доброшка достиг своей цели. Китежане, собравшиеся перед теремом, все как один смотрели на своего князя.
Та самая молодуха, которая назвала Доброшку волчонком, обернувшись к соседке, охнула:
– Так они там пьяны были! А мне-то мой голубчик про демонов пещерных что-то заливал! Ворвались-де, огнем пожгли, бока намяли, каменья отобрали. Я, дура, его еще медом отпаивала. Силен же врать!
Толпа вновь загомонила. Недавний поход был памятен. У многих с Вороном ходили мужья.
– Князь, так вот он, значит, каков твой горный демон? Не слишком ли ростом мал?
Ворон, мрачно взглянув на шумящий народ, поднялся на крыльцо и дальше смотрел уже оттуда.