«Мечта» уходит в океан
Шрифт:
Такси ему все же поймать не удалось, и до нужного нам дома мы дошли пешком с превеликим для меня удовольствием. Заглядывали в витрины магазинов, в которых красовались разные интересные для туристов болгарские вещи — разные трости, бочонки для вина, цветастая глиняная посуда, всякие вышивки, салфетки, фартуки. Лене особенно нравились фартуки — ее девчачья душа, понятно, тянулась ко всяким украшениям, а мне приглянулись горские ножи в кожаных футлярах. Проходили мимо кафе и разных столовых, из их раскрытых дверей доходили на улицу запахи болгарских блюд.
Это не ускользнуло от внимания Бойчо. Он вдруг растопырил перед нами свои крупные мускулистые руки и почти закричал:
— Идем обедать! Я приглашаю вас на обед.
Но Абу отказался наотрез — в Варне мы должны быть всего сутки, времени мало, каждый час на счету, и нам лучше всего поскорее попасть к Карабойчеву. Как Бойчо ни упрашивал, как ни сулил вкуснейшего агнешка, то есть барашка, супа и кислого мляка и всякие другие угощенья, Абу был непреклонен. Он у нас человек твердый, наш Абу. Мы уже поняли, что если уж Абу ставит перед собой цель, то идет к ней самым прямым путем, не терпит никаких отклонений. «Иначе бы я не был капитаном, — объяснял он. — Капитан должен быть хозяином слова».
Наконец мы добрались до нужного района и вскоре очутились на тихой зеленой улочке с невысокими, в два-три этажа, домами, с тенистыми тротуарами, над которыми развесили свои кроны густые деревья. Без труда отыскали нужный дом, поднялись по прохладной лестнице на второй этаж, нажали кнопку звонка. Дверь почти сразу же открылась, и на пороге мы увидели невысокого полного человека, с розовым круглым лицом, на котором, как дорогое украшение, торчали пышные, ухоженные, слегка седеющие усы. От изумления человек раскрыл рот, и усы его оттопырились, как у таракана.
— Андрюша! — басом выдохнул он, делая шаг вперед и раскрывая для объятий руки. Но не обнял, а так и застыл с раскинутыми в сторону руками. — Нет, это не ты! Не может такого быть!
— Я! Я! — смеялся Абу, прижимая к груди друга. — Прибыл тебя поздравить!
Карабойчев чуть его отстранил:
— Значит, ты помнишь, что мне сегодня, мне сегодня…
— Пятьдесят! — закончил Абу. Он сделал движение рукой в нашу сторону: — А это мои юные друзья — Антон и Леночка, экипаж нашей яхты, и Бойчо, наш новый ДРУГ.
Карабойчев еще шире распахнул дверь:
— Заходите, дорогие друзья, будете сегодня моими самыми дорогими гостями. Я так счастлив, что вы приехали!
Он познакомил нас со своей женой, с дочкой, с разными родственниками, молодыми и пожилыми, которых оказалось великое множество. По обстановке в квартире сразу было видно: у хозяина большой праздник. В комнатах накрытые для гостей столы. На столах, полках, сервантах, тумбочках в вазах стояли огромные букеты цветов, все были нарядно одеты, все сияли улыбками, особенно хозяин.
Я не очень-то мог понять, почему они так радуются, когда человеку исполнилось пятьдесят. Полвека — это же очень много! Но Тодор Карабойчев не был похож на пожилого человека. Хотя его черная шевелюра, его пышные усы отдавали заметной проседью, хотя из-под его пиджака выпирал довольно солидный животик, наш новый друг оказался человеком веселым, заводным, вертелся по квартире как волчок, бросал распоряжения, на ходу обменивался фразами с Абу: «А помнишь тогда?..», «А встречал ли ты?..», помогал расставлять на столе тарелки и блюда.
Дверь в квартиру почти не закрывалась. Приходили все новые гости — нарядные, сияющие улыбками, обнимались с Карабойчевым, вручали ему цветы, свертки, перевязанные яркими шелковыми ленточками, говорили по-болгарски всякие торжественные слова, которые мы почти не понимали. Когда собрались все — человек пятьдесят, не меньше, — хозяин позвал гостей к столу. Столов было три, во всех трех комнатах, потому что в одной гости поместиться не могли.
Когда наконец все уселись, в бокалы было разлито вино, кто-то из самых седых и пожилых покручивал усы. Ждали первого торжественного тоста. Вдруг раздался еще один звонок — длинный, настойчивый. Все решили, что пришел запоздавший гость. В дверях стоял юноша в кожаной куртке, в одной руке держал шлем мотоциклиста, в другой — конверт. Протянул конверт Карабойчеву. Тот взял его с улыбкой, должно быть, считал, что пришло очередное поздравление, не торопясь вскрыл, вынул листок с текстом, пробежал текст глазами и вдруг нахмурился. Некоторое время молчал, потом поднялся и сказал:
— Дорогие гости! В молодежном лагере на Золотых Песках случилась беда с югославским юношей. Меня срочно вызывают на консилиум. Может быть, придется делать операцию.
Он обвел взглядом сидящих за столом встревоженных гостей, улыбнулся и бодро провозгласил:
— Праздник не отменяется. Считайте, что я с вами. Вернувшись, надеюсь вас еще застать здесь.
Абу поднялся из-за стола вместе с хозяином.
— Мы поедем с тобой, Тодор, если не возражаешь. В Варне у нас только один день, и утром нужно отправляться в путь. А я так давно тебя не видал.
— Конечно! — обрадовался Карабойчев. — У меня вмашине хватит места для всех.
Машина мчалась на полной скорости по шоссе, которое тянулось вблизи моря. За рулем сидел Карабойчев, рядом с ним Абу, а мы с Леной — на заднем сиденье. Ехали по знаменитому на весь мир болгарскому черноморскому побережью. Мы глядели во все глаза, стараясь как можно больше увидеть и запомнить. Даже на ходу из окон старенькой машины Карабойчева увидели много неожиданного. Казалось, что попали в мир счастливых и веселых людей.
Повсюду встречались загорелые мужчины, женщины и дети с приветливыми, беззаботными лицами.
— Это отдыхающие, — пояснил Карабойчев. — Курорты у нас международные, приезжают со всех концов мира. Нравится им болгарское побережье.
Нам с Леной оно тоже понравилось. Рябило в глазах от ярких красок — желтые пески пляжей, синие, красные, оранжевые зонты от солнца на пляжах, пестрые купальники отдыхающих, белые стены огромных, уходящих в небо корпусов санаториев и гостиниц в зеленых волнах садов и парков, синие горы где-то в глубине страны и ярко-голубое море, торжественное, праздничное, зовущее к себе.