Мёд жизни (Сборник)
Шрифт:
– Ноги за сапогами не ходят, – сказала Настя. – Молода была, так зараз по полмешка приносила.
– Пять рублей ведь Сане отдал, – посетовал Володя. – Ему всё равно, на тракторе сколько везти.
– Яблок возьми, – сказала Настя.
– К бесу яблоки, – вдруг оживился Володя, – ты, баб Настя, лучше скажи: лук родился?
– Родился. Возьми, сколько там надо…
За молоком и яйцами для драчёны пришлось бежать к Нюрке. Сама Настя не справлялась уже с коровой, а в этом году и кур не завела. Только поросёнка за пятьдесят рублей купила весной. Яичками, молоком и сметаной на скоромные дни приходилось одалживаться.
Леночка уныло ковырялась в сковородке. Уплывшие
– Эх, – сказал он вдруг, – такая знатная закусь и всухую пропадает!
Настя промолчала.
– Ну ладно, не жидись, – настаивал Володька. – Я же знаю, у тебя есть.
– Ты, что ли, привёз? – хмуро спросила Настя.
Водка у неё действительно была. Целая, ещё непочатая поллитра. Но стравить её Володьке Настя никак не могла. Пора уже навоз под будущую картошку в огород вывозить, это значит, идти к Ваньке-пастуху или к одноглазому Лёхе в Андреево. А теперь, после постановления, мужики за деньги стараться не будут. Ныне в деревне без водки никуда. Не Володька же будет таскать навоз. И Настя осталась сидеть, не пошла за припрятанной бутылкой.
Володя понял, что угощения не будет.
– Жадная у тебя бабка, Ленок, – сказал он, вылез из-за стола и исчез в сенях.
Под окном затарахтел Санькин трактор.
– Вы уже? – спросила Настя. – И не заночуете?
– Я останусь до завтра, – успокоила Леночка. – А Володя поедет. Ему с утра на халтуру надо.
Настя убралась с посудой, вышла в сени. Все двери: на улицу, в хлев, кладовку – были распахнуты. Леночка, стоя посреди кладовки, сосредоточенно запихивала в мешок заплетённые в косы вязки чеснока. Два мешка с луком уже стояли рядом с клюквой. Красный от натуги Володька, обхватив двумя руками кадушку с грибами, волок её к саням.
– Кадушку-то куда? – тихо ахнула Настя.
– Не бойсь, никуда твоя кадушка не денется, – отдуваясь, сказал Володя. – Сказал, что привезу обратно, значит, так и будет.
Настя больше не вмешивалась и не помогала. Она только стояла и смотрела.
Встала на сани кадушка, рядом поместились три ведра пареной брусники и перевязанный старой юбкой короб с набранными Леночкой яблоками.
– Ой, тяжело как! – сказала Леночка. – Ведь в поезд не сядешь.
– Ничего, мужики на станции пособят, – успокоил Володя.
Он уселся на соломе рядом с вещами, обняв их, сколько мог, чтобы не попадали от толчков, и кивнул ожидающему в тракторе Сане. Трактор дёрнул, санки, оставляя в земле две глубокие борозды, потащились следом.
– Как он там справится, бедный? – сказала Леночка.
– Грибы сушёные забыли, – словно отвечая ей, проговорила Настя.
– Ничего, они не тяжёлые. Я завтра поеду – захвачу.
Настя обошла дом, аккуратно прикрывая распахнутые двери.
Володька уехал – ну и ладно. Теперь они вдвоём с Леночкой посумерничают. Загребущие всё-таки руки у парня. Надо же, дубовую кадушку уволок! И назад не привезёт. Поленится. Теперь грибы в вёдра запасать придётся. Лубянок уж не найти, остаётся опята брать. Ну так что ж, другие берут и хвалят. Опёнок, хоть и малый гриб, но тоже спорый, кучами растёт. Только сегодня, возвращаясь со мха, Настя заметила здоровенный выворотень, весь жёлтый от молодых опят. Вот и пригодится находка, всё-таки зима будет с грибами.
Леночка, отправившаяся в обход дома, спустилась с чердака.
– Что я нашла!.. – сказала она. – Там наверху ещё мои куклы лежат. Я думала, их давно в печке пожгли. А они лежат.
– Пусть лежат, – сказала Настя. – Пригодятся.
– Ты у меня запасливая! – засмеялась Леночка. – Пойдём чай пить.
Ночью спалось плохо. Вроде бы вечер прошёл как надо, за чаем и разговорами, а спалось плохо. Мыши ли громче обычного шуршали за обоями, или слишком жарко было в дважды топленной избе, но уснула Настя далеко за полночь. И почти сразу проснулась от того, что сквозь сон ей почудился тонкий, зудящий комариный писк. Хотя какие тут могут быть комары? Пропали комары давно.
Настя медленно провела ладонью по лицу и вздрогнула, почувствовав, что пальцы стали влажными и липкими. И так странно знакомо было это ощущение, что Насте померещилось, будто она различает в сплошной тьме кровавые пятна на концах пальцев.
– Зачем раздавила-то? – вспомнился Нюркин голос.
– А чтобы не хапал больше, чем унесть может…
Настя поднялась с постели. Непонятная тоска холодными пальцами сжала грудь. Шумно сдвинув стул, Настя сделала в темноте три шага, опустилась на холодные плахи пола. Где-то впереди, в красном углу висели иконы. Настя не часто вспоминала о них. По праздникам ходила в церковь в Погост, остальные дни обходилась так. Домашнее благословение не казалось святым, и когда, случалось, по одиночеству Настя беседовала с ликами, то в этих разговорах было немного почтительности. Егория-победоносца фамильярно звала судариком, Николу – старичком, Деву Марию – так и вовсе «девахой».
– Что, деваха, жалеешь своего парня-то? – спрашивала Настя, обтирая пыль. – Жалей.
И вот теперь, стоя на коленях перед невидимыми досками, Настя била поклоны, не зная, на что жаловаться, чего просить.
Леночка заворочалась под одеялом и, проснувшись, испуганно позвала:
– Бабуля, ты что?..
– Грех… – выдавила Настя.
– Да какой у тебя грех? – Леночка нашарила на столе коробок, зажгла спичку.
– Комара убила. Совсем, насмерть.
– Ты что, с ума рехнулась?!
Леночка прошлёпала босыми ногами к выключателю. Комнату залил яркий, чужой свет.
– Что ты, бабуля, опомнись, какой комар?
– Комар, – повторяла Настя. – Он ко мне по-хорошему, без трактора, а я его насмерть убила. Грех…
Ящера
Последние сотни метров дались особенно тяжело, кочкарник шёл как специально неровный, выдёргивать ногу из хищно хлюпающего мха было всё труднее. А под конец у самого берега, как это обычно бывает, встретилась топкая полоса, и пришлось тащиться вдоль неё, выискивая упавшую берёзу. И как странно было почувствовать под ногами твёрдую землю, идти, удивляясь быстроте и лёгкости ходьбы.
Впрочем, лёгкости хватило ненадолго. Крутой, словно искусственно насыпанный склон и высокая, никогда не кошенная трава останавливали не хуже болота. Пройдя лишь несколько метров, мужчины, не сговариваясь, опустились на землю, отставили туески, на дне которых перекатывались шарики морошки, и освободились от рюкзаков, полных всё той же твёрдой ягоды. Георгий принялся с кряхтением стаскивать сапоги, Артём знающий, сколько ещё предстоит идти по мокрому, благоразумно не стал разуваться.
Дети же повели себя совершенно по-разному. Андрюха, впервые попавший в подобную передрягу и не нашедший никакой прелести в хождении по болоту, даже не вышел на материк, красный и потный уселся на валежине, зло отмахиваясь от наседавших слепней. Даша, ради которой, собственно, был сделан этот почти двухкилометровый крюк, сначала вертелась вокруг Андрея, уговаривая его скорее бежать на вершину, где земляника и откуда всё-всё видно, но Андрей и от неё отмахивался, словно от кусачей мухи. Поняв, что от Андрюшки толку не добьёшься, Даша ускакала на вершину одна. Вскоре сверху донёсся крик: