Медаль "За взятие Берлина"

Вдоль тихой улочки городской окраины, оставляя в придорожной пыли круглые следы от массивной трости, шел старик в потертом, старом, но чистом пиджаке. На груди были прицеплены планки с лентами наград в три ряда. Самая первая вставка была красной, с георгиевскими полосами поперёк. Он больше всех дорожил этой наградой. Ветеран свернул на аллею, ведущую к входу на кладбище. У ворот остановился, снял матерчатую кепку и, тяжело наваливаясь на трость, шагнул вперед.

Пятый ряд, вторая ограда

— Здравствуй, Саша. — Повернул голову. — Здравствуй, сын.

Прихватив трость, отошел к скамейке со столиком. Тяжело вздохнув сел.

— Как вы тут?

В ответ ветерок пошевелил редкие седые волосы.

С памятников смотрели такие родные лица. Щемящая боль, от потери близких, и затихшая только недавно, вернулась опять. Любимая жена, с которой они прожили столько лет. Сын, единственный ребенок. Долгожданный. Поздний и такой любимый отцом и матерью.

Как больно и обидно хоронить собственного сына.

"Ах, Саша, моя Саша. Её сердце не выдержало гибели сына".

Их хоронили в один день. Как выдержал он. Почему? Этот вопрос ветеран задавал себе много раз.

В маленьком пакете была бутылка с водкой. Старик достал её, маленькие пластиковые стаканчики, немного конфет с печеньем в пакетике. И хлеб. Черный хлеб. Бородинский. Его в семье очень любили.

Налив водки в стаканчики, старик поставил их у надгробий и накрыл хлебом.

— Как положено.

Он выпил водку не закусывая. Как пил на фронте.

На войну он попал совсем мальчишкой, обманув всех в военкомате. Ему тогда было семнадцать неполных лет, но он был рослым, широкоплечим как отец. Пошел мстить за отца и брата, погибших в первые дни войны. Наши войска уже били врага у самой границы родины, когда он, в первый раз увидел то, что натворили немцы в деревнях Белоруссии. Он ненавидел врага, но в этот момент его ненависть выросла десятикратно.

Потом был фронт.

Смерть ходила рядом, не задевая его своим беспощадным и острым резцом. Его товарищи гибли.

И через три месяца, семнадцатилетний мальчишка с поседевшей густой шевелюрой был ветераном среди пополнения. Из первого состава батальона, в котором он воевал, осталось пять человек.

Дошел до самого Берлина, имея наград на груди уже в два ряда. Был всегда впереди. Первым врывался на вражеские позиции, и не было сил у врага остановить этот тайфун ненависти.

За все время не получил ни одного ранения. Смерть обошла его. Всю войну обходила.

Она опять обошла его. Но забрала самое дорогое.

— Ну и жара! — кто-то вздохнул рядом. — Будто не начало мая, а июль какой-то.

Старик поднял голову. У ограды остановился военком его района. Они были хорошими знакомыми и иногда собирались вместе, отметить праздники.

— Здравия желаю, Иван Петрович. Своих пришел проведать?

— Да, здравствуй, Витя. А ты у родителей был? Проходи. Давай помянем…

Тот прошел и сел рядом. Старик достал ещё один стаканчик и налил водки.

— Вечная память.

Выпили. Военком не стал закусывать. Он смотрел на памятник с большой звездой.

— Тридцать пять лет… жить и жить.

— Не трави душу, Иваныч.

— Извини.

Помолчали.

— Как у тебя дома дела?

— Никак. Какие могут быть дела у одинокого старика? — Иван Петрович разлил водку и протянул стаканчик. — Давай выпьем за то, чтоб мы никогда не оставались одинокими.

— Давай.

— О-у-у-у-у-у!

Жалобный, скулящий вой раздался внезапно. Пивший в этот момент водку военком поперхнулся. Прокашлявшись, он приподнялся и посмотрел через ограду. Старик проглотил водку и тоже глянул в глубину кладбища.

Через ряд, у свежего холмика, заставленного венками, лежала собака, подогнув лапы и положив голову на рыхлую землю.

— Смотри-ка опять тут! Вот верная бестия! — Виктор Иванович покачал головой. — Представляешь, Петрович, пять дней назад тут милиционера погибшего хоронили. Зарезал его кто-то. В темном переулке нашли. А у него собака, вот эта… она, как закапывать стали, выть начала. Жутко. Увели её, так она сбежала и сюда. Через день сослуживец пришел, забрал её, но она опять сбежала. Так тут и сидит.

Старик сел обратно.

— Вот ведь как бывает! — Военком смотрел на скулящую собаку. — Теперь к себе никого не подпустит.

Но Иван Петрович не ответил. Он вспоминал свою семью…..

— И породистая ведь. Никакая-то дворняга. Только название породы забыл… э-э-эр…

— Эрдельтерьер?

— Во, точно, эрдельтерьер. — Виктор Иванович тоже сел. — Надо вдове позвонить. Жалко собаку. С тоски помирает.

"С тоски…" — Старик тяжело вздохнул. "Тоска мне давно сердце жмет".

Военком взглянул на Ивана Петровича.

— Я пойду, потихоньку, — поднялся он, — послезавтра девятое мая. Приходи, Петрович, к военкомату. Там сбор ветеранов будет.

— Приду, конечно. — Кивнул старик.

— И награды все надень. — Склонив голову, Виктор Иванович взглянул на его пиджак. — Ордена и медали, а не планки.

— Надену. Я только на день Победы их и надеваю.

— Петрович, у тебя сотовый есть? Дай номер.

Старик достал из кармана пиджака мобильный телефон и протянул Виктору Ивановичу. Тот набрал свой номер на телефоне ветерана и нажал кнопку. Его мобильный отозвался вызовом.