Медленный скорый поезд
Шрифт:
И сам себе ответил: это верно.
И Марина вроде как ждала молча этого не услышанного никем «верно». Сказала:
— Все — в купе.
Нормальная женщина, конкретная. Если надо, так надо. И — никаких соплей.
Все вошли в купе и сели.
В итоге ладно и тесновато поместились Марина, Пастух, Стрелок, Шухрат, начальник поезда, Слим и еще тот Слимовский мужик, который с литературным образованием. Ему, правда, Слим с ходу приказал отбыть в расположение команды, в другой вагон. Он слинял мухой, и дверь тут же захлопнули, заперли даже. Особо просторнее не стало.
Все же одним бойцом меньше, баба с возу, подумал Пастух. Все путешественники во времени компактно собраны, сосредоточены, каждый что-то предвкушает. Но тут Марина — уже вовсе другая Марина, жесткая, деловая, собранная, в руках — та самая заветная черная коробочка, иначе — уже испытанное средство передвижения невесть откуда в невесть куда, — сказала жестко:
— Замолчали… Лучше закрыть глаза… Поехали… Куда — неведомо…
И закрыла. И лицо сморщила, как будто плакать собралась.
Глава пятнадцатая
Безлюдье — оно настораживает… И, как раньше, резко пришли темнота, невесомость, гул в башке, но темнота эта нынешняя была почему-то вязкой, теплой и пахла железом. Ржавым. Так Пастуху помстилось. И почти сразу — ну не считать же секунды! — вернулись небо, солнце, ветерок теплый и ласковый и песок, под ногами шуршащий, нет, даже скрипящий. Пастух глянул: он, песок, был и впрямь крупным, ржавым, грязным и сухим. Все прибывшие стояли и молчали, как онемели. А и то понятно: в прошлый выход было все тип-топ — пейзажно, благодатно, знакомо и приятно глазу, а тут…
А тут, помимо ржавого песка, была еще и сплошная неподвижность, буквально, другого слова не подберешь.
Во-первых, дышалось почему-то трудно, будто воздух был густым и вязким, стоячим, мокрым. Недвижимы были облака — темно-серые или темно-синие, низкие, тяжелые, набухшие, казалось, водой, которая почему-то не спешила проливаться на песок, берегли ее отчего-то. А на песке тут и там, рядом, тык в тык и поодаль, и совсем далеко мертво стояли резервуары, обычные, огромные, цилиндрические, когда-то, вероятно, серо-стальные, а теперь грязно-черные с обильной и давней ржавчиной, проступающей через потеки нефти или чего там в них находилось или находится. Десятки, а может, и сотни резервуаров — и ни травы, ни деревьев, никаких привычных книжных ассоциаций с дуэлями. Мир гигантских кастрюль…
Серно-ржавые трубы привычно выходили откуда-то с крыш и тянулись над землей — от одного резервуара к другому, к третьему, к пятому, к двадцать седьмому, стальные стойки-подпорки под трубы где-то сохранились, а где-то рухнули, и трубы эти повисли, вырвались — колено из колена, но ничего из них не вытекало. Все давно вытекло. И песок под ногами и вокруг резервуаров и вообще всюду был черно-серым и сухим. Со всех четырех сторон и до горизонта стояли они — и ничего, кроме резервуаров. Этакое кладбище стали и былого богатства — нефть все же! — настолько былого, что и не вспомнить.
И — тишина вокруг. Мертвая, как принято говорить.
— Что это? — спросила наконец Марина.
Шепотом спросила, испуганно.
— Топливные резервуары, — честно ответил Пастух, — стальные, вертикальные. Похоже, что для нефти… — Пошел по каменному песку к ближнему, постучал камнем по стали. Гулко вышло. — Пустой. А этот… — пережал к соседнему, постукал… — опять пустой. Да и лет им немерено!.. И хозяев, судя по всему, ничего не колышет. Кладбище это… — Увидел ржавую, но худо-бедно сохранившуюся лесенку, на штырях приваренную к стенке резервуара, подбежал к ней, полез по ступенькам.
— Они же ржавые, — крикнул Шухрат, — не лезь, сверзишься!..
Пастух не ответил, а может, и не услышал. Он легко и споро добрался до верха, где лестница заканчивалась крохотной площадкой с сохранившимися перильцами, постоял несколько секунд, аккуратно пробуя ногой, как воду, шагнул на крышу, тоже окруженную ржавыми перильцами, медленно пошел по краю, по кругу, останавливаясь то и дело, вглядываясь в даль. Может, и видел там что-то… Вернулся к лестнице, спустился на землю.
— Бред какой-то, — сказал, вытирая руки носовым платком, мгновенно ставшим грязным, ржавым. — Никаких намеков на человеческое присутствие. Одни резервуары. Со всех сторон и — до горизонта. Я такого их количества даже в Сибири не видел. Или тут под землей одна нефть — на сотни километров. А где тогда бурят?..
— Ты еще спроси: кто бурит? — сказал Слим. — Ты сверху хоть какие-то признаки жизни заметил?
— Никаких, — ответил Пастух. — Со всех сторон до горизонта — баки и баки. И ни намека на людей. Не в баках же они живут… Занятное какое место ваша коробочка выбрала, а, Марина? Или это специально?.. Я вообще ни фига не понимаю. Там на крыше люк есть, от которого, вероятно, какая-то труба куда-то шла… ну, не дока я в нефтянке… так этот люк заварен намертво. Чего мы сюда приперлись? Сматываемся отсюда мухой…
Логичным было заявление. Никто не стал спорить. Кроме Марины. Но она и не спорила, а просто заявила:
— Никуда я вас больше не собираюсь отправлять, переносить, перемещать. Выпало такое место — стреляйтесь здесь, кретины. С крыши. Иного места нет! Один кретин на одном резервуаре, другой — на соседнем. Какое там расстояние? Не посчитали, а, Пастух?
Вопрос был с подковыркой, злобноватый, но логичный.
— Да я что, — деликатно ушел в сторону Пастух, — можно и здесь, конечно… А расстояние?.. Ну, от края одного бака до края другого — метров пятьдесят. Или поболе.
— Это много или мало? — настаивала Марина.
— Этого хватит, — встрял Слим. — Если стоять по центру резервуара… его диаметр на глаз метров двадцать… то от центра до центра семьдесят будет. Метров. Нормальная дистанция. Идеальная даже. Видимость отличная. Ветра нет. Как считаешь, Пастух, неожиданно прикольно получилось?
— Жуткие вы люди! — вдруг и сразу разозлилась Марина. — Холодные грязные убийцы! Ничего святого! Сейчас всех на фиг пошлю, перенесусь обратно сама и — хрен с вами. Стреляйтесь, рубитесь, душите, топите друг друга — мне по фигу. И я в этом маразме не участвую…